Иов, Глава 4, стих 16. Толкования стиха

Жалобы Иова на свою судьбу вызывают друзей его На воз­ражения и долгия прения о причине страданий Иова. Первым возражателем выступает Елифаз .—Испросив себе позволение го­ворить, он обнаруживает свое изумление, что муж, который так часто успокоивал и утешал страждущих, мог теперь из­рыгнуть такия бурныя жалобы, когда уже сознание своих добро­детелей ручается ему за счастливую будущность (1-6). Он ссылается на опыт и указывает, что невинность всегда спасает человека от гибели; напротив, сила и насилие не могут защитить от гнева Господня. Это дает ему повод заключать, что, если бы Иов, был действительно праведен, то его пс постигли бы такия несчастия (7—12). В подтверждение этой мысли Елифаз ссылается на особенное откровение бывшее ему ночью, из кото­раго он узнал, что пред Богом, который замечает недо­статки даже в ангелах), нет невиннаго человека (13—18), и что бренные люди могли бы так же легко погибнуть от гнева Божия, как червь от дуновения ветра (19—21).

В пылу спора Елифаз, кажется, забыл, что все твари, каждая в своем чине, были добры зело, и ангелы обладают относительным со­вершенством. След., сделанное им заключение, что и ангелы не чужды недостатков, неправильно и вовсе не подтверждает той мысли, что Иов грешен, по самому несовершенству своей природы.—Впрочем Отцы Церкви (Афанасий В., Златоуст) объясняют это о падении ангелов.

Именно в таком состоянии подвижник сподобляется особого образа богообщения – слышания гласа Святого Духа. Здесь святитель Григорий опять обращается к словам Елифаза: И я слышал голос подобно тихому веянию (Иов. 4:16; Вульгата). Данные слова безусловно могут нам напомнить библейский эпизод из 3-й Книги Царств (19, 12), где содержится свидетельство о том, что Бог явился пророку Илии именно в «веянии тихого ветра». Святитель Григорий конечно же обращается здесь в своем толковании и к этому ветхозаветному рассказу; вместе с тем Двоеслов говорит и о другом явлении Божием, описанном в книге Деяний, – о событии Пятидесятницы: И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра (Деян. 2:2). Отталкиваясь от двух этих библейских текстов, святитель Григорий настойчиво утверждает, что в мистическом духовном опыте христианских подвижников глас Святого Духа зачастую одновременно являет Себя и как тихое веяние, и как сильный ветер. Двоеслов, комментируя речение Елифаза (Иов. 4:16), пишет: «Ибо что обозначается голосом тихого веяния, если не познание Святого Духа... Он, однако, снисходя на Апостолов, открывается через наружный звук, через сильный ветер, когда говорится: И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра (Деян. 2:2). Ибо когда Святой Дух открывается человеческому познанию, то это изображается и звуком сильного ветра и голосом тихого веяния, и очевидно, что Он нисходит и сильным, и тихим: тихим, потому что Он умеряет славу Свою настолько, что мы можем познать ее нашими чувствами, сильным потому, что даже если Он и умеряет славу Свою, однако светоносным блеском пришествия Своего приводит в замешательство слепоту нашей немощи. Ибо явлением Своим Он кротко касается нас, но этим также и ужасно потрясает нас в нашей беспомощности... То, что мы, возвышенные в великом созерцании, действительно достигаем нечто от познания красоты вечности, видно из слов Священной истории, когда славный пророк Илия извещается о познании Бога. Когда Бог обещает, что пройдет перед ним, говоря: Вот Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, Он тотчас же добавляет: ...но не в ветре Господь; после же ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра (3 Цар. 19:11-12). Ветер пред Господом раздирал горы и сокрушал скалы, потому что нас охватывает страх перед Его пришествием и низвергает внешнее величие нашего сердца и размягчает нашу черствость. Но сказано, что Бог не в ветре, не в землетрясении и не в огне, но – в дуновении тихого веяния, потому что, конечно, когда ум устремляется к величию созерцания, то, все то, что он оказывается здесь в состоянии постичь, – еще не Бог. Но когда ум действительно видит нечто тонкое, это означает, что он поистине слышит свидетельство о непостижимости вечной Божественной сущности. Ибо мы словно ощущаем веяние тихого ветра, когда тонко вкушаем – во внезапно нахлынувшем созерцании – вкус беспредельной истины. Следовательно, только тогда то, что мы знаем о Боге, оказывается истинным, когда мы понимаем, что не можем знать о Нем ничего полностью и совершенно. Поэтому хорошо добавляется: Услышав это, Илия закрыл лицо свое милотью, и вышел, и стал у входа в пещеру (3 Цар. 19:13)» Святитель Григорий Великий. Moralia in Job. V. 65–66. PL. 75. Col. 715A-716B.. Тем самым, как видим, богосозерцание уподобляется святителем Григорием и восхождению христианина на некую духовную гору, где он зрит на высотах богообщения – очами ума – то, что ему открывается Самим Духом Божиим и что, вместе с тем, превосходит его собственную тварную природную немощь, ограниченность.

Хочу также обратить внимание читателя и еще на одну особенность этого библейского рассказа о видении Елифаза. Даже если (например, вслед за Олимпиодором) допустить, что опыт Елифаза здесь был опытом подлинного Богоявления, а не его собственной фантазией (как считает тот же Двоеслов), то это видение все равно оказывается очень далеким от того, чего в дальнейшем предстоит сподобиться Иову. Видение Елифаза – очень «ветхозаветное»: Бог является ему здесь одновременно и как страшный, и как сокрытый. Сам Елифаз говорит о том, что он был объят при встрече со своим ночным «гостем» таким ужасом, что волосы у него на голове стали дыбом (ср.: Иов. 4:14-15); также он свидетельствует, что не распознал подлинного облика, вида Говорившего с ним (ср.: Иов. 4:16). Бог, обращавшийся к молчавшему перед Ним в страхе Елифазу (при допущении того, что Господь на самом деле ему явился), – это Бог прикровенный, Бог как бы «прячущийся» от человека; ведь до явления Христа находившийся под властью прародительского греха человек был абсолютно не готов встретиться с Ним лицом к Лицу. А теперь припомним то (пусть и забегая вперед – по ходу нашего последовательного и подробного разговора о книге Иова), что скажет, обращаясь к Господу, – в конце своих страданий – Иов, свидетельствуя тем самым о собственном опыте богообщения: Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя (Иов. 42:5). Мы понимаем: в отличие от духовно «статичного» (если так можно выразиться) Елифаза, Иов – через свое страдание, муку «по образу Христову», – сам того не подозревая, решительно приближается уже к опыту новозаветному. Парадоксальным образом (ведь в Ветхом Завете это, казалось бы, совершенно невозможно). Иов, превосходя ветхозаветную ограниченность путей общения с Богом, устремляется уже к новозаветному по своему духу характеру богопознания. Оно зиждется теперь для него не на страхе, но на любви. Здесь происходит уже отнюдь не встреча с «прячущимся» Богом, но личный и живой диалог человека с открывающимся ему Создателем, приводящий к духовному союзу с Ним. Тем самым Иову даруется совсем иное, чем Елифазу: начало и залог того подлинного Боговидения, которое некогда – много столетий спустя благодаря Боговоплощению – осуществится в возможности для человека увидеть Лик Сына Божия, Христа.