Книга Екклеcиаста, Глава 1, стих 7. Толкования стиха

А в море, если бы не удивляла меня величина, я стал бы дивиться кротости, как оно и ничем не связано, и стоит в своих пределах. И если бы оно не удивляло меня кротостью, я стал бы дивиться его величине. Поскольку же удивляет тем и другим, то восхвалю силу, какая видна в том и другом. Что собрало в него воды? Что связало их? Отчего море и воздымается, и стоит в своем месте, как бы стыдясь смежной суши? Отчего и принимает в себя все реки, и не прибывает, по преизбытку ли своей величины, или не знаю какую еще сказать на это причину? Почему для него, столь огромной стихии, границей - песок¹? Что могут на это сказать физики, мудрые в пустом, которые действительно меряют море малой чашей, то есть предмет великий - своими понятиями? Не лучше ли мне кратко пофилософствовать об этом из Писания, так как это и убедительнее, и вернее длинных рассуждений? Черту провел над поверхностью воды (Иов. 26:10). Вот узы для влажного естества! Но не дивишься ли, не изумляешься ли мыслью, смотря, как оно ветром несет земного пловца, что на малом древе, чтобы для его нужд и сообщения были связаны и суша, и море, чтобы отдаленное между собой по природе большими пространствами стекалось в одно для человека? А источников какие первоначальные источники? Разыскивай, человек, если можешь, что исследовать и найти! Кто прорыл реки на равнинах и в горах? Кто дал им беспрепятственное течение? Какое чудо противоположностей: и море не переполняется, и реки не останавливаются! Что питательного в водах? Отчего эта разница, что одни растения орошаются сверху, другие получают воду через корни? - Да наслажусь и я несколько словом, рассуждая о богатствах, посылаемых Богом!

Ибо как по добродетелям, так и по учению, что суть святые мужи, как не потоки, которые увлаживают сухую землю сердца плотских людей? Но они скоро пересохли бы, если бы, как по делам, которые совершают, или по учению, не возвращались тщательным и непрестаемым вниманием сердца к тому месту, из которого вытекают. Ибо, если они не возвращаются внутрь к сердцу, и не привязывают себя узами желаний к любви Создателя; то и рука их бывает слаба для того, что совершала, и язык делается сухим для того, что говорил. Но они всегда любовию возвращаются внутрь себя, и то, что основывают публично делами и словами, втайне черпают из источника любви. Ибо они любовью научаются тому, что произносят в учении. Итак потоки возвращаются к тому месту, из которого вытекают, дабы опять продолжать течение; потому что они всегда почерпают воду премудрости оттуда, откуда течет она, дабы от безвозвратного течения не изсохнут. Итак чрез все, что мы делаем, со тщанием будем возвращаться к источнику истинного света.

И истрачивается человеческая жизнь день за днем, и круговращения времен года и годов, определенные течения солнца, когда они то приходят, то незаметно уходят. Это подобно прохождению бурных потоков, с великим шумом низвергающихся в неизмеримую бездну моря. И то, что ради людей произошло от Бога, остается тем же, как например, то, что от земли рождаются, что в землю уходят, что земля остается тою же, что солнце, обойдя всю ее, снова возвращается к тому же пределу, таким же образом и ветры, и что реки в таком количестве изливаются в море и набегающие ветры не заставляют его преступить определенной ему меры, и сами не нарушают законов. И именно, так устроено то, что служит нам для этой жизни.

Солнце совершает течение свое, попеременно производя то свет, то тьму, освещая над нами воздух, когда показывается над землею, и навлекая тьму своим захождением, «Земля же во век стоит» (4), и в стоянии своем пребывает неподвижною, и что стало, то не приходит в движение, и что пришло в движение, то не останавливается. Оказывается, что все во все продолжение времени само собою ни в чем не изменяется превращением во что либо новое. Море служит приемником отвсюду стекающихся вод, и приток их не прекращается, и море не увеличивается. Какая цель течения вод, наполняющих всегда наполняемое? Для чего море принимает в себя притоки вод, оставаясь навсегда не увеличивающимся от сего приращения? Екклезиаст говорит это, чтобы предварительно из самых стихий, в которых заключена жизнь человеческая, объяснить несостоятельность того, о чем заботимся. Ибо, если это установленное течение солнца не имеет предела, это попеременное преемство света и тьмы не допускает остановки, а земля, осужденная стоять, в стоянии своем пребывает неподвижною, без пользы же трудятся реки, истощая себя в ненаполнимое естество моря, а море напрасно принимает в себя притоки вод, нисколько не прибывая от принятия непрестанно вливаемого в его недра, – если это примечаем в сих стихиях; то в каком положении следует быть человечеству, которого жизнь заключена в тех же стихиях, и что удивительного, если «род преходит и род приходит» (4), и это течение не оставляет естества, между тем как привходящий род людей гонит предшествовавший ему, и сам изгоняется вновь привходящим? Посему, что же слово сие возглашает этим Церкви? Следующее: «обозревая вселенную, человеки, уразумейте свое собственное естество». Что видишь на небе и на земле, что усматриваешь в солнце, что примечаешь в море, то да объяснит тебе и твое естество. Ибо и у нашего естества, по подобию с солнцем, есть восток и запад. Один путь всем, один круг жизненного течения. Едва появимся на свет рождением, как снова увлекаемся в сродную нам страну. Ибо с захождением нашей жизни и наше светение бывает подземным, когда чувство наше делается способным к восприятию света: а земля, без сомнения, разрешается в сродное ей. И этот круг непрестанно вращается одинаково. Как совершается течение солнца, говорит Екклезиаст, солнце, восходя над верхнею частию земли, проходит южными странами, а под землею идет противоположною северною частию; и, таким образом всегда круговращаясь, обходит свой путь, и снова идет, возвращаясь на оный (ибо сказано: «обходит окрест»): так поэтому и твой «идет» дух (продолжает Екклезиаст, под частным именем разумея всякий человеческий дух), круговое сие шествие совершая одинаковым образом. Ибо сказано: «идет, и на круги своя обращается дух» (6) А кто уразумел это, тот немало пользы приобретет для своей жизни. Что блистательнее света? Что явственнее лучей? Однако же, если солнце идет под землею, светение скрывается, и луч исчезает. Смотря на это, человек целомудреннее да проходит жизнь свою, презирая здешнюю знатность, дознав из видимого, что знаменитое не остается таким всегда. Но изменчивы преемства противоположностей, ничто не остается таким, каково оно в настоящее время, ни молодость, ни красота, ни блеск властительства. И это идет к живущим в каком-то благополучии. А для кого добродетельная жизнь кажется трудною, душа тех терпеливо переносить бедствия да обучается примером земли. «Земля во век стоит» (4). Что труднее сего неподвижного стояния? Однако же стояние сие простирается до века. А для тебя время подвига коротко. Не будь бездушнее земли. Не будь несмысленнее бесчувственного ты, снабженный рассудком и управляемый в жизни разумом; но «пребывай, – как говорит Апостол, – в нихже научен еси, и яже вверена суть тебе» (2 Тим. 3:14), стоя твердо и непоступно, потому что в числе божественных заповедей и следующее: «тверди бывайте, непоступни» (1 Кор. 15:58). Да пребывают в тебе целомудрие непоколебимо, вера тверда, любовь непоступна, стояние во всем прекрасном неподвижно, как и «земля в тебе во век стоит» (4). Если же кто предан любостяжательности, и подобно какому-то морю, разверзши безмерную похоть, не насыщается отвсюду стекающимися прибытками; то, смотря на действительное море, да врачует он болезнь свою. Ибо, как море при тьмочисленных притоках вод не преступает своей меры, но пребывает в одинаковой полноте, как бы не было в нем никакого прибавления вод; таким же образом человеческое естество, ограниченное особыми мерами в наслаждении тем, что есть, не может способностей к наслаждению с жадностию расширять, смотря по множеству доходов; но как и приток богатства прекращается, так и сила наслаждения сохраняется в своих пределах. Поэтому, если наслаждение не может превзойти меру естества; то для чего привлекаем к себе притоки доходов, а не источаем их никогда на благотворение другим даже сверх приходящего? А поелику, по данному нами понятию о суете, бесполезное ли слово, бесполезное ли дело есть суета; то прекрасно начинается с сего речь; чтобы мы, делается ли, говорится ли что нами, если кто имеет при сем в виду здешнюю цель, не почитали сего чем либо состоятельным; потому что всякая человеческая рачительность, занятая чем либо житейским в подлинном смысле есть игра детей на песке, наслаждение которых сделанным прекращается вместе с тщанием это сделать. Как же скоро труд прекратился, песок рассыпался в тоже положение, в каком он был прежде, с сим вместе не остается и следа приложенных трудов. Такова же человеческая жизнь, честолюбие – песок, властолюбие – песок, богатство – песок, песок и все то, чем со тщанием наслаждаются при посредстве плоти; осуетившиеся ныне этим младенчествующие души, которые много несут трудов за каждую вещь, доставляющую такое удовольствие, но как скоро оставят эту песчаную область, разумею плотскую жизнь, познают тогда суетность здешнего препровождения жизни. Ибо с вещественною жизнию продолжается и наслаждение; с собою же ничего они не уносят, кроме одной совести. И великий Екклезиаст, кажется мне, как ставший уже вне этого и совлекшеюся душею вступающий в невещественную жизнь, изрек то, что вероятно скажем со временем и мы, когда будем вне этой приморской области, которая полна песков, выбрасываемых житейским морем, и удалимся от всех шумящих и оглушающих нас волн. Тогда, из мысленного моря принеся одну память о том, чего там домогались, скажем: «суета суетствий,... всяческая суета» (Еккл. 1:2), и нет «изобилия человеку в том, над чем трудится под солнцем» (Еккл. 1:3). Так, по моему рассуждению, это будет слово всякой души, когда, совлекшись здешнего, преселится в уповаемую жизнь. Ибо, если в настоящей жизни преуспела в чем либо более возвышенном, то осудит то, чем была занята, по сравнению с найденным унижая прошедшее. Если же, до пристрастия будучи привержена к веществу, увидит неожиданное, и опытом дознает, бесполезность для нее того, о чем старалась в жизни; с плачем тогда произнесет сии слова, которыми мы люди выражаем свое раскаяние, со слезами описывая свое безрассудство: «суета суетствий», и прочая.

Воды, покрывавшие землю в первый день, были несоленые. Хотя над землею была бездна вод, но не было еще морей. Воды сделались солеными в морях, до собрания же их в моря они не были солены. Когда воды разлиты были по лицу земли для ее орошения, тогда были они сладки. Когда же в третий день собраны были в моря, тогда соделались солеными, чтобы от схождения в одно место не подверглись протуханию и чтобы, принимая в себя вливающиеся в них реки, не переполнялись. Вода рек, вливающихся в море, была для него достаточным питанием. Чтобы не иссохло море от солнечного зноя, вливаются в него реки. А чтобы не возрастало море, не выходило из пределов и не потопляло землю, принимая в себя воды рек, воды их поглощаются соленостью моря.

Все потоки идут в море, и море не наполняется. В место, из которого потоки исходят, туда они возвращаются, чтобы выйти.    Некоторые думают, что пресные воды, впадающие в море, или поглощаются палящим сверху солнцем, или служат пищею для соленых вод моря. Но наш Екклезиаст и творец самых вод говорит, что они скрытыми жилами возвращаются к верховьям источников, и из главной питательной пучины постоянно прорываются в истоках текучих вод. Евреи же лучше думают, что под именем потоков и моря метафорически означаются люди, что они возвращаются в землю, из которой взяты, и что они называются потоками, а не реками, потому что скоро прерываются, хотя, однако, земля не наполняется множеством мертвых. Далее, если мы взойдем к более высокому, то справедливо мутные воды страстей возвращаются в море, откуда получают начало. И, если не ошибаюсь, слово поток без эпитета никогда не употребляется в хорошую сторону. Ибо в словах: «потоком сладости твоея напоиши я» (Пс. 35:9) употребляется это слово с эпитетом сладости. И напротив Спаситель предается при потоке Кедроне (Ин. 18:1), и Илия во время преследования скрывается при потоке Хораф, да и тот изсыхает (3 Цар. 17:3). А море ненасытимое не наполняется, как и в Притчах дочери пиявицы (Притч. 30:15).

См. комм. к Притч. 30:15

море не переполняется. Жизненный опыт человека никогда не приносит ему полного удовлетворения, точно так же, как реки, впадающие в море, никогда не переполняют его.

Постоянному и однообразному движению подвержены и реки, причем это движение не производит никаких чрезвычайных перемен в мире. Сколько бы ни текли реки в море, море никогда не переполнится и не зальет собою земли. К тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Этот перевод не точен, хотя и удачно выражает мысль о круговращении. ט значит: «где», а не: «откуда». Точно также בט значит: «там», «туда», а не: «оттуда». Правильный перевод этого места должен быть, таков: «к тому месту, куда реки текут, туда они всегда опять текут». Священно-писатель говорит лишь о течении рек всегда по одному и тому же направлению, а не о круговом движении водной стихии, хотя и в то время уже знали, что вода, испаряясь и образуя облака, снова падает на землю (Иов. 36:27 и д.).