К Римлянам послание ап. Павла, Глава 7, стих 19. Толкования стиха

(7:18—20). Для того чтобы правильно понять этот отрывок, следует различать понятия «тело» (σώμα) и «плоть» (σάρξ).

Тело для апостола Павла — это не просто материальная оболочка человека, а совокупность всех проявлений жизни организма, раскрывающих его божественный замысел. Плоть же — это душевно-телесный состав человека, одушевлённое тело, живущее особой от Бога жизнью.

Тот факт, что Бог сначала сформировал материальное тело, а потом вдохнул в него дыхание жизни, означает, что люди представляют собой живые тела, а не воплощённые души. Поэтому человек не только обладает телом, он является им. В человеческом теле полностью отсутствует какое бы то ни было прирождённое зло. В стихе 8:23 говорится о будущем «усыновлении, искуплении тела нашего». Но так как грех часто овладевает человеком именно через тело, апостол Павел иногда использует этот термин параллельно термину «плоть». Он называет его телом «греховным» (6:6) или телом смерти (7:24).

Слово «плоть» Павел употребляет не просто в значении «тело», как мы говорим о плоти и крови. Он имеет в виду падшую человеческую природу с её постоянным влечением к греху. Жить по плоти означает жить жизнью, в которой преобладают стремления и желания своего «я». Можно сказать так: тот, кто живёт «по плоти», делает плоть своим богом. «Плоть» — это человек, сотворивший из себя идола, руководствующийся эгоистическими побуждениями и предоставленный лишь самому себе.

Апостол Павел определяет плоть и грех как силы, рабом которых стал человек и перед которыми он бессилен: «Я ведь не знаю, что совершаю; ибо не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то творю. Но тогда уже это не я совершаю, но живущий во мне грех» (7:15, 17). В результате человек внутренне расколот: «Итак, я нахожу закон: когда хочу творить доброе, мне предлежит злое. Ибо я услаждаюсь Законом Божиим 1зо внутреннем человеке, но вижу иной закон в членах моих, который воюет с законом ума моего и делает меня пленником закона греха, который в членах моих... Итак, сам я умом служу Закону Божию, а плотью закону греха» (7:21-23, 25). Следовательно, непрерывное состояние борьбы и постоянная внутренняя раздвоенность определяют, для апостола Павла, суть человеческого существования под законом.

Павел показывает здесь, что человек, будучи рабом греха, исполняет не свою волю, но волю этого хозяина. Даже будучи несогласным с ней, он вынужден ее исполнять.

После рассвета, когда мы с большей настойчивостью стали убеждать старца исследовать глубины апостольского изречения, он начал так говорить: свидетельства, которыми вы старались доказать, что апостол Павел не от своего, а от лица грешников сказал: доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих, – напротив, ясно доказывают, что это не может вполне приличествовать лицу грешников, а сказанное относится только к совершенным и пристойно святости только тех, которые явили заслуги апостольские. Впрочем, каким образом может приличествовать лицу грешников сказанное: доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех ? Ибо кто из согрешающих нехотя оскверняет себя прелюбодейством? Кто принужденно делает козни ближнему? Кто неизбежно бывает вынужден обижать человека ложным свидетельством, или обворовывать, или желать ограбления другого, или проливать кровь? Напротив, как написано, помышление сердца человеческого есть зло от юности его Быт. 8:21. Ибо настолько все, пылая страстью к порокам, хотят исполнить желаемое ими, что даже с неусыпным старанием ловят удобный случай сделать беззаконие, и своим бесчестием и множеством пороков хвастаясь, по изречению укоряющего апостола, ищут себе некоторой славы в сраме Флп. 3:19. Также и пророк Иеремия говорит, что они не только не против воли и не с покоем сердца и тела делают преступления, но даже с изрядными усилиями стараются привести их в исполнение, так что и большие трудности не отвлекают их от смертоносного желания беззаконий, говоря: напрягают язык свой для лжи, усиливаются на земле неправдою (Иер. 9:3-4). Кто скажет, что и это приличествует грешникам: итак, тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотню закону греха Рим. 7:25, которые, очевидно, ни умом, ни плотью не служат Богу? Или каким образом те, которые согрешают телом, умом служат Богу, когда плоть от сердца получает влечение к порокам, и сам виновник природы той и другого говорит, что источник и начало грехов происходит от сердца? Из сердца, говорит, исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, кражи и т. п. Мф. 15:19. Таким образом видно, что этого никак нельзя думать о лицах грешников, которые не только не ненавидят, но и любят зло, и Богу не служат ни умом, ни плотью, так что прежде согрешают умом, нежели телом; прежде нежели исполнят удовольствие плоти, предшествует грех ума и помыслов.

Авва учит, что в апостолах было много доброго, но исполнение самого добра они имели в одном желании и намерении

Итак, мы должны смысл слов объяснять сердечным расположением говорящего, и что блаженный апостол назвал добром, и что – по сравнению с ним – назвал злом, это мы должны рассматривать не из простого значения слов, а с его точки зрения, и исследуем мысль его сообразно с достоинством и заслугою его. Ибо тогда произнесенное по внушению Божию изречение мы сможем понять по его намерению и воле, когда, исследуя состояние и заслугу произнесших его, не словом, а опытом войдем в одинаковое расположение, сообразно с качеством которого (расположения) и надо понимать всякую мысль или изречение. Итак, исследуем, что это за добро, которого апостол не мог сделать, когда хотел. Мы знаем многие блага, которые бесспорно блаженный апостол и все мужи одинаковой с ним заслуги имели и по природе, и приобрели по благодати. Ибо благо есть целомудрие; похвально воздержание, удивительно благоразумие, щедродательно человеколюбие, осмотрительна трезвость, скромность, умеренность, благочестиво милосердие, свята правда – все это в апостоле Павле и соучастниках его, без сомнения, было так полно и совершенно, что они изучали религию больше делом, нежели словом. Что это – когда воспламеняются постоянным попечением и бдительной заботою о всех церквах? Какое это благо милосердия, какое совершенство - воспламеняться за соблазняющихся, с немощными быть немощным 2 Кор. 11:29. Итак, когда апостол изобиловал такими дарами, то что это за благо, которого он не совершал, мы не сможем узнать, если не войдем в то расположение, с каким он говорил. Итак, все добродетели, какие он имел - как бы драгоценные, блестящие камни, однако если сравнить их с блестящей и превосходной жемчужиной, ища и желая приобрести которую, евангельский купец продал все, что имел Мф. 13:46, то их ценность окажется мала, ничтожна, так что после немедленной распродажи их приобретение только одного этого сокровища обогатит продавца бесчисленными благами.

Что это за добро , которого апостол не мог совершать?Что это такое единственное, которое несравненно предпочитается стольким и столь бесчисленным благам, так что после оставления и отвержения всего только одно оно должно быть приобретаемо? Именно это – та лучшая часть, которую по ее важности и вечности Мария предпочла обязанности гостеприимства и угощения, и о которой Господь так говорит: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее Лк. 10:41-42. Именно это одно есть только созерцание Бога, которое справедливо предпочитается всем заслугам праведности, всем упражнениям в добродетелях. Точно, все то, что было в апостоле Павле, как мы сказали, не только хорошо и полезно, но и велико и преславно. Но как олово, которое имеет некоторую долю пользы и блеска, в сравнении с серебром гораздо дешевле, а ценность серебра уменьшается в сравнении с золотом; также и само золото ставится гораздо ниже драгоценных камней, а блестящая белизна одной жемчужины превосходит множество и самых драгоценных камней - так и все заслуги святости, хотя не только для настоящей жизни хороши и полезны, но и вечное блаженство приобретают, однако если сравнить их с заслугами божественного созерцания, то окажутся маловажными и, так сказать, менее ценными. Это сравнение подтверждает и свидетельство Св. Писания, которое вообще о всем, сотворенном Богом, говорит: и увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма (Быт. 1:31). И еще: все, что Бог сотворил, хорошо в свое время (Сир. 39:41). Итак, существующее в настоящем веке признается не только просто хорошим, но с прибавлением – весьма хорошим. И действительно, для нас, пребывающих в этом мире, все приспособлено к употреблению в жизни, или к врачеванию тела, или к какой-нибудь неведомой для нас пользе, или, по крайней мере, в том весьма хорошо, что дает нам возможность усматривать невидимые совершенства Бога, вечную силу Его и божество, видимые от создания мира через рассматривание творений Рим. 1:20, созерцать Его в такой громаде мира, устроенного в таком порядке, и из всего, что в нем существует. Впрочем, все это не удержит за собою имени блага, если будет сравнено с будущим веком, где нет никакого изменения благ, никакого расстройства в истинном блаженстве, которого бы (расстройства) следовало опасаться. Блаженство этого мира так описывается: свет луны будет, как свет солнца, а свет солнца будет светлее всемеро, как свет семи дней (Ис. 30:26). Итак, это великое, преславное для взора и дивное, если будет сравнено с будущими обетованиями веры, окажется суетою, как говорит св. Давид: все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся; но Ты – тот же, и лета Твои не кончатся (Пс. 101:27-28). Итак, поскольку нет ничего постоянного, ничего неизменяемого, ничего доброго, кроме одного Бога, а все творения если и достигают вечного или неизменного блаженства, то достигают этого не по своей природе, а по причастию с Творцом твоим, и по благодати, потому они (творения) и не могут удержать за собою этой заслуги – благости, если сравнить ее с Творцом их.

Человеческая благость и правда не есть благая, если сравнить ее с божественной благостью и правдою.Если бы мы захотели эту мысль подтвердить более ясными свидетельствами, то указали бы, что в Евангелии многое называется добрым: и дерево доброе, и сокровище доброе, добрый человек, добрый раб, ибо говорится: не может дерево доброе приносить плоды худые Мф. 7:18 добрый человек из доброго сокровища выносит доброе Мф. 12:35; хорошо, добрый и верный раб! Мф. 25:21. Нет сомнения, что все они сами по себе добры. Но если рассматривать в отношении к благости Божией, то никто из них не будет признан добрым, как говорит Господь: никто не благ, как, только один Бог Лк. 18:19. В этом отношении и апостолы, которые по важности избрания во многих отношениях превосходили благость рода человеческого, называются злыми, как говорит им Господь: если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святаго просящим у Него Лк. 11:13. Наконец, как благость наша в сравнении с высочайшей благостью будет худостью, так и правда наша в сравнении с правдою Божией будет подобна одежде, замаранной месячным очищением, как говорит пророк Исайя: вся праведность наша, как одежда во время месячного очищения (Ис. 64:6). Чтобы яснее еще это представить, скажем, что и животворные заповеди самого закона, который преподан через ангелов рукою Посредника Гал. 3:19, о котором апостол говорит: закон свят, и заповедь свята, и праведна, и добра Рим. 7:12, – если сравнить с евангельским совершенством, то окажутся менее добрыми, как говорит Сам Бог: и попустил им учреждения недобрые и постановления, от которых они не могли быть живы (Иез. 20:25). Также и апостол подтверждает, что слава закона помрачается светом Нового Завета, так что он в сравнении с евангельским блеском и не считается славным, говоря: то прославленное даже не оказывается славным с сей стороны, по причине преимущественной славы последующего 2 Кор. 3:10. Это сравнение также удерживает Св. Писание и с противной стороны, т.е. в оценке заслуг грешников, так что тех, которые гораздо меньше нечестивы, оправдывает в сравнении с худшими, говоря: и Самария половины грехов твоих не нагрешила; ты превзошла их мерзостями твоими, и через твои мерзости, какие делала ты, сестры твои оказались правее тебя (Иез. 16:51). Так и заслуги всех вышеупомянутых добродетелей, хотя сами по себе хороши и ценны, однако в сравнении с славным созерцанием они затмеваются. Ибо многих святых, занятых упражнением хотя и в добрых делах, однако земных, отвлекают от созерцания высочайшего блага (Бога) и замедляют в стремлении к Богу.

Никто не может непрерывно стремиться к высочайшему благу - Богу.Кто, похищая беспомощного из руки сильнейших его, бедного и нищего от грабящих его, кто, сокрушая челюсти нечестивых и из зубов их исторгая похищенное, в самом действии заступничества спокойным духом будет созерцать славу Божественного величия? Кто, доставляя пропитание бедным или с услужливым человеколюбием принимая толпы пришельцев, в то самое время, когда озабоченным духом развлекается услужением братьям, будет созерцать безмерность вышнего блаженства? И когда скорбями и заботами настоящей жизни возмущается, будет ли рассматривать состояние будущего века сердцем, возвышенным от земных привязанностей? Потому блаженный Давид, только это считая благом для человека, желает непрестанно прилепляться к Богу, говоря: а мне благо приближаться к Богу! На Господа Бога я возложил упование мое (Пс. 72:28). И Екклезиаст, утверждая, что этого никто из праведных не может совершать безупречно, говорит: нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы (Еккл. 7:20). Ибо можно ли верить, чтобы кто когда-либо, даже самый лучший из всех праведников и святых, связанный узами этого тела, мог обрести это высочайшее благо, так чтобы, никогда не отступая от Божественного созерцания, даже и на короткое время не отвлекался земными помыслами от Того, Кто один есть благ; кто бы никогда не имел никакого попечения ни о пище, ни об одежде, ни о других плотских потребностях; заботясь о принятии братьев, о перемене места, о построении кельи, никогда не желал бы какой-либо человеческой помощи, или, удручаемый крайней нищетою, не подвергался прощению Господа, Который говорил: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться Мф. 6:25. Наконец, мы смело утверждаем, что и сам апостол Павел, который многочисленностью скорбей превосходил труды всех святых, никак не мог исполнить это, как сам свидетельствует ученикам в Деяниях Апостольских: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии Деян. 20:34; или как пишет фессалоникийцам: мы занимались трудом и работою ночь и день 2 Фес. 3:8. Этим, конечно, приготовлялась ему большая награда за заслуги; но дух его, хотя бы святой, возвышенный, при внимании к земному делу не мог иногда не отвлекаться от небесного созерцания. Наконец, когда видел, что он обогащается такими и столькими плодами, а с другой стороны сердцем ощущал благосозерцание, как бы на одной весовой чаше взвешивал успех стольких трудов, а на другой - услаждение божественным созерцанием, то после долгого испытания своего сердца, когда с одной стороны утешала его безмерная награда за труды, а с другой желание единения и неразлучного общения с Христом побуждало к разрешению от плоти, он в недоумении наконец восклицает: не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а остаться во плоти нужнее для вас Флп. 1:22-24.

Насколько апостол желал спасения братьев

Итак, хотя превосходство этого блага апостол во многих отношениях превознес перед всеми плодами даже своей проповеди; однако в сравнении с любовью, без которой никто не угодит Господу, оно ставится ниже; и для тех, которым, как кормилица, преподавал еще молоко от евангельских сосцов, он не отказывается быть на время в разлуке со Христом, хотя и вредной для него, но необходимой для прочих Флп. 1:22-24. Ибо к избранию этого он побуждается необыкновенной силою любви, по которой для спасения своих братьев, если бы это возможно было, он не отказывается подвергнуться даже крайнему злу отлучения. Я желал бы сам, говорит он, быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, т. е. израильтян Рим. 9:3, другими словами, желал бы подвергнуться не только временным, но и вечным мучениям, чтобы только все люди, если бы это возможно было, наслаждались общением со Христом. Ибо я уверен, что спасение всех вожделеннее для Христа и для меня, нежели мое спасение.

Подобны подслеповатым те, которые считают себя свободными от всякого греха.Итак, чтобы можно было совершенно достигнуть этого высочайшего блага (т. е. наслаждаться созерцанием Бога и постоянно прилепляться к Христу), апостол желает разрешиться от тела, которое, как тленное и затрудняемое многими потребностями из-за своей немощи, не может не отвлекать от общения с Христом. Ибо наслаждаться божественным созерцанием невозможно всегда и духу, который развлекается столь частыми заботами, затрудняется столь тягостными, столь различными печалями. Да и может ли быть у святых столь ревностное старание и столь твердое намерение, которым бы хитрый клеветник (дьявол) когда-нибудь не препятствовал? Кто, удалившись в пустыню, уклонился от сообщения со всеми людьми так, чтобы никогда не погрешал суетными помыслами и видением вещей или занятием земными делами не отвлекался от созерцания Бога, которое одно есть истинное благо? Кто настолько мог когда-нибудь поддержать горячность духа, чтобы иногда, во время самой напряженной молитвы увлекаемый мятущимися помыслами, вдруг не обращался от небесного к земному? Кто из нас, не говорю о прочих временах развлечений, даже в то время, когда молясь Богу, возносит дух на небеса, не погрешил даже невольно в том, чем надеялся получить прощение грехов? Кто настолько искусен и бдителен, чтобы во время пения псалмов в честь Бога дух его никогда не отвлекался от смысла Св. Писания? Кто настолько близок к Богу и настолько соединен с Ним, чтобы и на один день имел удовольствие исполнить повеление, которым апостол заповедует нам непрестанно молиться 1 Фес. 5:17? Хотя все это некоторым, преданным грубым порокам, кажется легким и почти чуждым греха, но знающим совершенство бывает весьма тягостно множество даже самых малых недостатков. Положим, что в какой-нибудь большой дом, занятый многими инструментами, сосудами, разными домашними вещами, вместе вошли один, имеющий здоровое, острое зрение, и другой, с глазами, залепленными гноем. Тот, у кого негодное зрение, не подумает ли, что тут нет ничего, кроме шкафов, диванов, скамеек, перегородок, что попадается не столько на глаза рассматривающего, сколько под руки осязающего; напротив, тот, кто светлым взором рассматривал даже прикрытое, скажет, что тут есть много весьма малых вещей, которые едва ли могут быть и перечислены, которые, если бы когда-нибудь были собраны в одну кучу, численностью малых вещей, замеченных им, составят большую величину. Так и святые, как зрячие, заботятся о совершенстве, зорко усматривают в себе и то, чего помраченный взор нашей души не видит, и строго осуждают, так что хотя они не омрачили чистоты совести даже и легким грехом, как кажется нам, нерадивым, однако считают себя нечистыми, если в святилище духа вкрадется, не говорю, непотребный, суетный помысел, но если и добрый помысел придет неблаговременно и во время молитвы отвратит внимание молящегося от главного предмета в сторону. Ибо если мы упрашиваем начальника, не говорю, о жизни и спасении нашем, а о какой-либо прибыли, удобстве, то обращая только на него взор ума и тела, с беспокойством ожидаем его мановения, опасаясь, чтобы какое неприличное, несообразное слово не отвратило его милосердие; также, если мы, находясь в палате мирских судей, в присутствии нашего противника, во время судопроизводства и прения позволим себе кашель, харканье, смех, зевоту, сон, то бдительный враг, с ненавистью обратив на это внимание судьи, не возбудит ли гнев его против нас? Тем более, когда при угрожающей опасности вечной смерти мы молимся Богу, знающему все сокровенное, особенно когда нам противостоит хитрый обольститель и обвинитель (дьявол), сколь внимательной и заботливою молитвой нам нужно упрашивать милосердие Судии? Справедливо вменяется не в легкий, а в тяжкий грех нечестия, когда кто-либо, изливая молитву Господу, вдруг увлекшись суетным помыслом, удаляется от лица Его, как будто Бог не видит и не слышит. А те, которые очи сердца своего закрывают толстым покрывалом страстей и, по изречению Спасителя Мф. 13:14, видя, не видят, и слыша, не слышат и не разумеют, те, в тайниках своего сердца, едва усматривают даже большие и главные пороки, а злых помыслов, неуловимых, скрытных страстей, которые таким острым жалом уязвляют дух, и оков души своей не могут видеть ясно, но, всегда блуждая постыдными помыслами, не знают даже скорби об этом. Когда отвлекаются от созерцания Бога, которое есть единственное благо, то не имеют скорби об этом лишении, потому что, развлекая свой дух приходящими по их желанию помыслами, они вовсе не видят, - к чему главным образом стремиться, или чего всячески желать. Подлинно, эта причина доводит нас до того заблуждения, что мы, совсем не зная, что такое безгрешность, думаем, будто не можем навлечь на себя никакой вины этими праздными, непостоянными развлечениями помыслов, но приведенные как бы в исступление, как пораженные слепотою глаз, ничего не видим в себе, кроме главных пороков, и считаем нужным избегать только того, что осуждается строгостью мирских законов; если мы хоть немного сознаем, что мы в этом невиновны, то думаем, что в нас нет вовсе никакого греха. По близорукости, не видя в себе малых, но многих нечистот, мы вовсе не имеем спасительного сокрушения сердца, если и коснется нашего чувства горечь печали, не скорбим, будучи подстрекаемы тонким прилогом тщеславия; не плачем о том, что лениво или холодно воссылали молитву, не ставим в вину того, что во время псалмопения или молитвы мы допустил и нечто другое, кроме самой молитвы или псалма. Многое, что постыдно говорить или делать перед людьми, мы не стыдимся воспринимать сердцем и не боимся, что это открыто для взора Божия, противно Ему; даже истечения от скверных сновидений не очищаем обильным излиянием слез; не плачем и о том, что в самом благочестивом деле милостыни, когда услуживаем потребностям братьев или доставляем пищу бедным, недоброхотство от скупости затмевает достоинство благотворительности; не думаем, что терпим какой-либо вред, когда, оставив память о Боге, помышляем о временном и телесном, так что к нам относится следующее изречение Соломона: били меня, мне не было больно; толкали меня, я не чувствовал (Притч. 23:35).

Очень немногие знают мерзость и тяжесть грехов.Напротив, те, которые сущность всякого удовольствия, радости и блаженства своего видят только в созерцании духовных, божественных предметов, когда хоть немного и невольно отвлекаются от него насильственными помыслами, - подвергают себя наказанию покаяния, как за какой-нибудь род святотатства, и, оплакивая, что маловажную тварь, к которой обратился взор ума, они предпочли своему Творцу, приписывают себе, почти можно сказать, порок нечестия. К созерцанию блеска славы Божией обращая с высшей живостью взоры своего сердца, они не переносят даже скоротечных теней плотских помыслов, отвращаются всего того, что отвлекает взор ума от этого света. Блаженный апостол, желая внушить всем такое расположение, говорит: не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек 1 Ин. 2:15-17. Итак, святые отвращаются всего, что в мире есть мирского; но невозможно, чтобы они и кратковременным поползновением помыслов не увлекались к тому, и теперь никакой человек (исключая Господа и Спасителя нашего) не сдерживает рассеяния духа так, чтобы, пребывая всегда в созерцании Бога и никогда не отвлекаясь от него, не погрешал услаждением в какой-либо мирской вещи, как говорит Св. Писание: и звезды нечисты пред очами Его (Бога) (Иов. 25:5). Вот, Он (Бог) и святым Своим не доверяет, и в Ангелах Своих открывает неправоту (в русском: и небеса нечисты в очах Его); а в исправленном переводе (Вульгате) читается: вот, и между святыми Его нет никого неизменяемого, и небеса нечисты в очах Его (Иов. 15:15).

Удаляться от Бога – гибельно, настоящая смерть

Итак, святые, которые, постоянно содержа Бога в памяти, как бы на цыпочках ходят по растянутым на высоте веревкам, правильно сравниваются с ходящими по канатам. Они, сущность своего спасения и жизни видя на узкой стезе той веревочки (т. е. памяти Бога), думают, что тотчас подвергнутся жестокой смерти, если нога их, хоть немного поколебавшись, сойдет с пути или переступит за черту спасительного направления. Те же (акробаты), с удивительным искусством шествуя в пустом пространстве, если с осторожным, заботливым равновесием не сохранят стезю, слишком узкую для ступни, то земля, которая для всех есть как бы природное основание и твердый, крепкий фундамент, бывает для них настоящая, явная гибель, не потому чтобы природа ее изменялась, а потому что они из-за тяжести тела стремглав падают на нее. Так и неистощимая благость Божия, при неизменном существе своем, никого не оскорбляет; но мы, уклоняясь от небесного и стремясь к земному, сами себя подвергаем смерти, даже само уклонение становится смертью уклоняющемуся. Бог говорит: горе им, что они удалились от Меня; гибель им, что они отпали от Меня! (Ос. 7:13). Еще: горе им, когда удалюсь от них! (Ос. 9:12). Накажет тебя нечестие твое, и отступничество твое обличит тебя; итак познай и размысли, как худо и горько то, что ты оставил Господа, Бога твоего (Иер. 2:19). Беззаконного уловляют собственные беззакония его (Притч. 5:22). К ним прилично относится и следующая угроза Господа: вот все вы, которые возжигаете огонь, вооруженные зажигательными стрелами, идите в пламень огня вашего и стрел, раскаленных вами (Ис. 50:11). Еще: кто возжигает зло, тот погибнет от него (Притч. 19:9).

Стремящиеся к совершенству истинно смиряются и всегда чувствуют нужду в благодати Божией. Итак, поскольку святые чувствуют, что они ежедневно обременены тяжестью земных помыслов, ниспадают с этой высоты духа невольно, даже сами не зная, как увлекаются в закон греха и смерти, и не говоря уже о прочем, даже теми, выше упомянутыми, хотя добрыми и праведными, однако земными делами отвлекаются от созерцания Бога; потому подлинно имеют о чем воздыхать к Богу, имеют из-за чего поистине смиряться и сокрушаться, не только на словах, но с искренним чувством называют себя грешниками и во всем, в чем они, ежедневно побеждаемые немощью плоти, погрешают, постоянно прося прощения и благодати Божией, непрестанно проливают искренние слезы покаяния. Поскольку видят, что их, даже до последнего часа жизни, обуревают те же самые страсти, из-за которых они постоянно сокрушаются скорбью, даже молений своих не могут возносить без смущения помыслов. Итак, опытом познав, что при сопротивлении плоти они не могут достигнуть человеческими силами желаемой цели, не могут по желанию своего сердца соединиться с преимущественным, высочайшим благом; но плененные увлекаются от созерцания Его к мирскому; и обращаясь к благодати Божией, оправдывающей нечестивых, говорят с апостолом: бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Благодать Божия чрез Иисуса Христа, Господа нашего Рим. 7:24-25. Ибо чувствуют, что не могут совершать того добра, которого желают, но делают то зло, которого не хотят и ненавидят, т. е. всегда подвергаются смущению помыслов и заботе о телесных вещах.

Возражение: кажется, что ни к неверным, ни к святым не относятся слова апостола: не делаю то доброе, которого хочу

(Герман). Мы говорим, что это не может относиться ни к предающимся важным порокам, ни к апостолу или старающимся достигнуть меры его, а думаем, что это следует думать собственно о тех, которые после благодати Божией и познания истины, желая воздерживаться от плотских пороков, еще давней привычкою, как бы естественным законом, насильно господствующим в членах их, увлекаются к врожденному вожделению страстей. Ибо частое повторение грехов становится как бы природным законом, который, будучи насажден в членах человеческой природы, пристрастием души, необученной упражнением в добродетелях, но еще находящейся в состоянии, так сказать, первоначальной и слабой чистоты, как пленников увлекает к порокам, и, по древнему закону подвергая их смерти, подчиняет игу господствующего греха, не позволяя им достигнуть блага чистоты, которое любят, но побуждая больше делать зло, которого отвращаются.

В гл. 7 Апостол возвращается к мысли о связи греха и закона, которой он касался раньше (5:20–21, ср. 3:20, Гал. 3:19). Мы имели случай отметить соотносительность Павловых понятий веры и благодати, а, с другой стороны, принципиальную противоположность веры и закона. Из гл. 6 вытекает, что домостроительство благодати заступило место домостроительству закона (ср. стт. 14–15). В гл. 7, еще раз отметив конец закона в смерти Христовой (стт. 1–4), Павел показывает, в чем состоит связь греха и закона (стт. 5–25). То, что Апостол пишет о психологии греха (ср. стт. 7–11), как влечения к запретному, о двух законах, которые борются в человеке, о власти тела, восстающего против ума (ср. стт. 22–25), отражает личный опыт пишущего, пережитый им в подзаконном состоянии, но знакомый и каждому христианину. Эта страница в Рим. принадлежит к самым сильным словам, которые когда-либо были сказаны ап. Павлом. Она имеет, поистине, общечеловеческое значение. В ст. 25б Павел подводит итог сказанному. Но ему предшествует победный клич, которым Апостол отвечает в ст. 25а на вопль раздвоенности (ст. 24). Спасение от раздвоенности – в благодати. В некоторых рукописях ст. 25а прямо говорится о благодати Божией. Но даже в лучшей форме текста, которая лежит в основании и русского перевода, мысль Павла, несомненно, о благодати. Греху, отягченному законом, противостоит благодать. Благодать и спасает человека от греха. Грех и благодать – несовместимы.

(V, В, А) Потому что желание добра прилежит мне, — говорит он, но чтобы сделать оное, этого нет и прочее. Для наглядного обнаружения того, что плоть сама в себе мучительно рождает грех, он мудро признаёт, что хотя нам прилежит благое, но ещё нет возможности исполнить его, ведь плоть принуждает ум к невольному отступлению, даже если он этого не хочет. Следовательно, что касается того, что угодно уму, он был бы вне греха, но поскольку он претерпевает неизбежное насилие, вину за это естественно было бы возлагать уже не на него, но на то, что чинит насилие. Поэтому-то он и говорит: Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех.

(А) Но можно сказать: «А если какие-нибудь нечестивые варвары, разорив город или страну и угнав потом кого-нибудь из захваченных жителей, наложат на них иго рабства, а претерпевшие это в силу неизбежного пленения подчинятся законам властвующих над ними? Неужели они будут достойны порицания и осуждения за то, что они не оказываются выше принуждения и не стараются исполнять приятное им самим, не обращая внимания на власть притеснителей?» Однако я полагаю, что никто по справедливости не станет порицать их, ведь у находящихся в рабстве нет возможности освободиться и, как я сказал, они уступают невольному стечению обстоятельств. Хотя они и терзаются оттого, что лишены свободы, но, принудительно уступив тем, кто их сильнее, они находятся в рабстве, даже не желая этого. А если это действительно недалеко от справедливого суждения, пусть человеческий ум освободится от обвинения за немощи плоти. Но от него зависело, скажут, даже не принимать того, что он делает, ведь он сам имеет бразды пожеланий, поэтому пусть он будет и выше насилия, и неподвластен грехам. Если же непереносима и неблагосклонна природа плоти, противопоставляющая уму неукротимую похоть, и бессилен помочь закон, ведь он не обладает возможностью умерщвлять грехи, то не сможет никто по справедливости обвинить его за то, что ум не поступает лучшим образом, допустив постыдное, пусть даже есть у него бразды наших пожеланий.

Ответственность человека перед Богом, по ап. Павлу, объясняется тем, что дух его всегда слышит голос Божий (Рим. 2:15). Это закон его сердца, закон совести, через который Бог обращается к нам. Закон совести есть семя божественной жизни в нас, которое Апостол называет «внутренним законом», «законом ума» (Рим. 7:23); он то и «находит удовольствие в законе Божием» (Рим. 7:22). Но во плоти (следует различать плоть – sarx и тело – swma. Swma – плоть, душевно-телесный состав человека. Это одушевленное тело, живущее особой от Бога жизнью, Sarx – тело людей и животных; тело мертвое – труп: Swma близко к eidoz (форме), т. е. это некий организующий принцип бытия, или жизни организма, раскрывающий Божественный замысел, идею его), т. е. в душевно-телесном организме живет пожелание греха, которое и склоняет нестойкую к добру волю и пленяет ее. И хотя в самом действии греха исчезает его сладость и прелесть, но всякий раз, когда он подступает к человеку, он прельщает и порабощает ум или дух наш.