Евангелие от Матфея, Глава 18, стих 28. Толкования стиха

Ответ свободы

Логично было бы ожидать, что человек, которому прощено так много, деятельно поделится своей радостью с другими, – но он поступает иначе. Выйдя на волю, он сажает в тюрьму человека, задолжавшего ему гораздо меньшую сумму (его долг, сто динариев, эквивалентен четырем месячным зарплатам). Безусловно, у первого должника было на это законное право, но после того, как его простили, он не имел на это права морального. Невозможно принимать прощение и одновременно мстительно отказывать в нем другим. Такой человек недостоин прощения!

Прощение – своего рода лакмусовая бумажка, показатель, что мы сами пережили действие Божественной благодати.

По словам преподобного Силуана Афонского, «если ты прощаешь, это значит, что тебе Господь простил; а если не прощаешь брату, то, значит, и твой грех остается с тобою».

Бывает, человек регулярно приходит на исповедь, кается в своих грехах, в раздражительности, причинении обид, но, выйдя из храма, в семье и на рабочем месте продолжает вести себя по‑прежнему. Начиная на исповеди со своих грехов, незаметно для себя переходит на грехи ближних в попытке самооправдания. Но это не покаяние, мы закрываем двери нашего сердца для Божественного прощения.

Раб в притче действует по жестоким законам окружающего мира: если не можешь заплатить, нужно вести переговоры, иначе попадешь в тюрьму. Он просит о сделке на любых условиях, играя по правилам своего мира. Но царь открывает ему дверь в другой мир, незнакомый, свободный, где долг не выплачивается, а прощается, мир Божественной любви. Вкусив этого неведомого мира, человек бывает настолько поражен и пленен его законами, что старается следовать им и в отношении своих ближних, отпуская их на свободу. Прощение долга делает свободным раба, делает свободным и нас. Это не только свобода от, но и свобода для – для любви, благодарности, обретения иного качества жизни. Прощая, мы становимся свободными и передаем другим полученную нами благодать прощения. Только тогда она приносит обильный плод. Поэтому основное в христианстве – радость: Всегда радуйтесь! (1 Фес. 5:16).

Святой Феофан Затворник так описывает радость прощения: «Сам ты в своих руках. Переломи себя и от немирных чувств к брату перейди к искренне мирным – и все тут. Прощеный день, какой это великий небесный день Божий! Когда бы все мы как должно пользовались им, то нынешний день из христианских обществ делал бы райские общества и земля сливалась бы с Небом».

У каждого есть выбор, в каком из этих двух миров – долга или свободы – жить. В притче первый раб возвращается в жестокий мир долга, встреча с Божественной любовью не изменила его. Христос ставит перед нами очень важный вопрос: какой образ жизни выбираем мы – свободу или рабство?

Ведь полученное прощение можно и потерять: «Будучи виновны перед Господом в бесчисленных прегрешениях, мы, однако, по Его неизреченному человеколюбию получаем от Него прощение. Если же сами будем жестоки и бесчеловечны к нашим ближним и братьям, имеющим одну с нами природу, и не простим согрешений их против нас… то навлечем на себя гнев Господа, и за то, в чем прежде уже получили прощение, опять должны будем заплатить муками» (святитель Иоанн Златоуст).

Мы постоянно выступаем как должники по отношению к другим, а окружающие – по отношению к нам. В рассказе Михаила Веллера «Долги» герой достигает финансового благополучия, решает уплатить все старые долги вплоть до пятака за проезд и тумаков одноклассникам, которым когда‑то не дал сдачи. Расквитавшись со всеми, он исчезает – становится для людей невидим.

Наши долги – это не только деньги, но чрезвычайно запутанный клубок обид, колкостей, осуждения, недоверия, неблагодарности. Если этот клубок не разматывать, рано или поздно мы окажемся в тупике разрушенных отношений. Поэтому в Православной Церкви в преддверии Великого поста есть особый день – Прощеное воскресенье, когда нам надо оглянуться на прошедший год и понять, в чьем прощении мы нуждаемся и кто ожидает прощения от нас. Во время чина прощения священники, совершая земной поклон, испрашивают прощения друг у друга и у прихожан, говоря: «Благословите, отцы и братья, и простите мне, грешному, все, чем согрешил делом, словом, помышлением и всеми моими чувствами». В ответ все делают земной поклон со словами: «Бог да простит тебя и помилует. Прости и помолись о нас, грешных». Затем принято просить прощения другу друга, отвечая: «Бог простит», стараясь прощать не формально, на словах, а по‑настоящему, от сердца. Чин прощения зародился в среде египетского монашества: перед наступлением Великого поста, чтобы усилить подвиг молитвы и подготовиться к празднику Пасхи, монахи поодиночке уходили в пустыню на сорок дней, и некоторые уже не возвращались, а умирали вдали от монастыря. Потому пустынники просили друг у друга прощения за вольные или невольные обиды и сами прощали от души, как перед смертью; каждый понимал, что эта встреча в преддверии Великого поста может оказаться последней. С течением времени эту традицию переняла вся Церковь и сохраняет до сих пор. Однако чтобы попросить прощения, нет необходимости ждать наступления Великого поста, апостол Павел учит нас прощать ежедневно: …солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4:26).

«Прощай, получивший прощение; милуй, помилованный, человеколюбием приобретай человеколюбие, пока есть для этого время… Если ты, человек, не прощаешь всякого согрешившего против тебя, то не утруждай себя постом и молитвой… Бог не примет тебя», – говорит преподобный Ефрем Сирин.

Раб же тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев ¹], и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Что может быть преступнее этого? Еще в ушах его раздавались слова благодеяния — и он забыл уже о человеколюбии господина! Видишь, какое благо помнить свои грехи! Ведь и этот должник, если бы постоянно помнил их, не был бы так жесток и бесчеловечен. Никто не может сделать душу так любомудрой, смиренной и кроткой, как постоянное памятование о грехах. Памятуя о них, мы не только изгладим их, но и будем ко всем людям снисходительнее.

(свт. Иоанн Златоуст)

Господь Иисус Христос часто потрясает наши сердца Своими словами и притчами, показывая нам предел человеческого нечестия и греховности. Глубоко возмутительно поведение безмерно жестокосердного должника, которому добрый царь простил огромный долг в десять тысяч талантов. И что же он делает, получив эту милость? Встретив бедняка, который должен ему ничтожную сумму в сто динариев, он хватает его за горло и душит, несмотря на то, что из уст несчастного слышит те же слова, которые говорил сам перед царем: «Потерпи на мне, и все отдам тебе». Но он не хочет терпеть и сажает в темницу своего должника (см. Мф. 18:23–35). Что может быть возмутительней?

Это крайняя степень неблагодарности, полное отсутствие милосердия, умения и желания прощать ближним своим долги их. Это совершенное забвение того, о чем каждый день мы молимся Богу: «...Остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим».

Какие черные свойства души проявил этот безжалостный человек по отношению к своему несчастному ближнему? Что побудило его к такой жестокости, к такому попранию правды? Прежде всего и больше всего – его эгоизм, его себялюбие; только о себе он думал, только себе желал благ, а о других не хотел думать. Кроме того он был крайним сребролюбцем. Все его помыслы были направлены к тому, чтобы получить как можно больше. Мало было ему, что получил десять тысяч талантов. До такой степени был он жаден до денег, что не мог забыть о ста динариях, которые задолжали ему.

Итак, он проявил грубый эгоизм и крайнее сребролюбие. Что еще? Еще самая возмутительная неблагодарность и отсутствие жалости и любви к ближнему. Вот что показал нам Господь в этом немилосердном должнике.

Чье сердце останется спокойным при рассказе об этом безбожном человеке! Наши сердца содрогаются, когда мы видим резкие проявления страстей человеческих. Скажите, что должен испытать всякий человек, даже далекий от христианской любви, услышав о величайшем злодеянии,– о злодее, зарезавшем целую семью?

Вспыхнут негодованием сердца наши, но потом мы постепенно забудем об этом. Так бывает с нами всегда: мы не умеем глубоко переживать то, что должны были бы чувствовать с болью и душевной скорбью. Мы не умеем надолго задумываться над теми ужасами, которые видим и о которых слышим. Возмутимся, понегодуем, но потом довольно быстро остываем и опять окунаемся в свои будничные дела, забывая о том злодеянии, которое должно было навсегда потрясти наши сердца.

Ужасно слышать о таком исключительном преступлении, как убийство целой семьи. Мы скажем: «Благодарение Богу, мы не таковы, никто из нас не убивал людей, это только слуга сатаны способен на такую страшную жестокость"- и успокоимся в сознании своей праведности.

Но разве о злодеях и убийцах сказал псалмопевец Давид: «И избавил душу мою из среды скимнов, где я лежал в смущении. Сыны человеческие! Зубы их оружие и стрелы, и язык их» – «меч острый» (Пс. 56:5)? Нет, пророк говорит об обыкновенных людях, окружающих его, а значит он и нас называет стаей львов, сравнивая нашязык с острым мечом – оружием убийства. Получается, что мы тоже можем убивать людей языком-мечом. И делаем это часто, не возмущаясь собой, не считая себя за убийц. Безжалостно пронзаем сердце ближнего грубой клеветой, оскорбляем его человеческое достоинство, потрясаем его сердце злыми словами. Разве это не убийство духовное?

Если услышим о том, что кто-то из известных нам людей совершил прелюбодеяние, то глубоким негодованием наполняется сердце наше. Осуждать других нетрудно, труднее разглядеть самих себя. Имеем ли мы право так негодовать, когда сами бесконечно далеки от требуемой заповедями Христовыми высоты целомудрия? Многие ли из нас никогда не были повинны в похотливом взгляде на женщину и женщины на мужчину? Совсем мало. А нечистый взгляд Господь называет прелюбодеянием; все равно, совершено оно или нет,– важно, что в сердце оно было совершено.

И так во всем. Пусть каждый из нас всегда хранит в сердце своем глубоко истинные слова великого святителя Тихона Задонского: «Какие грехи видим в людях, те есть и в нас». Увидев проявление зла в ближних, вспомним эти слова, заглянем в себя и спросим: «А я совершенно ли чист в этом отношении, нет ли во мне греха, который вижу в брате?» Вникнем в наше сердце, поищем сребролюбия, нет ли в нас жестокосердия? Много ли среди нас таких, которые искренне презирают деньги, нисколько не стремятся к богатству ? Их совсем мало. Сребролюбие есть грех большинства людей. Возмущаясь крайним сребролюбием прощенного должника из евангельской притчи, мы должны смиренно признать, что и мы повинны в этом грехе.

То же самое нам придется сказать и относительно себялюбия, ведь разве самих себя не любим мы больше, чем своих ближних, разве исполняем заповедь «возлюби ближнего... как самого себя» (Мк. 12:31), разве заботимся о людях?

Евангельский должник был безмерно жесток, а мы исполняем ли требование Христово: «будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд///» (Лк. 6:36)? Мы часто не творим милости по отношению к тем, кто чем-нибудь погрешил против нас, оскорбил нас.

        Раб же тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Прощенный и отпущенный своим государем, раб встречает другого раба, своего должника, по отношению к которому он теперь оказывается в положении государя. Но когда раб становится государем, взгляните, как грозен такой государь! В то время как человек царь поступил со своим должником и истинно по-человечески, и истинно по-царски, этот же самый должник, коего милость царская спасла от погибели, ведет себя теперь с собственным должником хуже дикого зверя, и еще из-за какого долга! Из-за ста динариев! Ему самому человек царь простил пять миллионов золотых червонцев, а он из-за ста динариев хватает и душит своего должника, и сажает его в темницу, пока не отдаст долга. Здесь уже не царь считается с рабами своими, но раб с рабом. И раб-заимодавец хватает за горло раба-должника, душит его и требует немедленно возвратить долг. 

сто динариев. Римский динарий был дневным заработком простого работника (Мф. 20:2) и равнялся греческой драхме (Деян. 19:19). Сумма, которую задолжал второй раб первому, сравнивается здесь долгом первого раба государю — она составляла приблизительно одну шестидесятитысячную от него.