Евангелие от Марка, Глава 4, стих 2. Толкования стиха

Стих 1
Стих 3

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Матфей продолжает: Выйдя же в день тот из дома, Иисус сел у моря. И собралось к Нему множество народа, так что Он вошел в лодку и сел, а весь народ стоял на берегу. И поучал ихмно- го притчами, говоря — и далее до слов: Поэтому всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое. Притчи Господь рассказал после прихода Его Матери и братьев, и Матфей, сохраняя в своем повествовании хронологию событий, сделал такую связку между двумя частями: Выйдя же в день тот из дома, Иисус сел у моря. И собралось к Нему множество народа. Выражение «в день тот», — если только слово «день» у него не значит «время», как это часто бывает в Писании — ясно показывает, что одно событие или сразу последовало за другим, или с небольшим промежутком. Это тем вероятнее, что и Марк сохраняет тот же порядок. А Лука после рассказа о Матери и братьях Господа переходит к укрощению бури. Однако он не уточняет хронологическую последовательность этих событий, что позволяло бы говорить о его противоречии с порядком у других евангелистов. В тех притчах, которые у Матфея рассказал Господь и которые есть у Марка и Луки, никаких несовпадений нет. А в тех, которые приведены только у него, их тем более нет. Несмотря на разный порядок изложения, которого каждый из евангелистов придерживается, иногда основываясь на хронологической последовательности, а иногда на очередности своих воспоминаний, я не вижу, чтобы они противоречили друг другу.

Источник

  О согласии Евангелистов, книга 2. Пер., вст. статья Н.Г. Головниной.

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

 Слово «притча» представляет собой перевод греческих слов: «параволи» и «паримиа». «Паримиа» – в точном смысле означает краткое изречение, выражающее правило жизни (таковы, напр. «Притчи Соломоновы»); «параволи» есть Целый рассказ, имеющий прикровенный смысл и в образах, взятых из повседневного быта людей, выражающий высшие духовные истины. Евангельская притча собственно есть «параволи».   Как поясняет св. Златоуст, «Господь говорил притчами для того, чтобы сделать слово Свое более выразительным, глубже напечатлеть его в памяти и самые дела представить глазам». «Притчи Господа – это иносказательные поучения, образы и примеры для коих заимствовались из обыденной жизни народа и из окружавшей его природы.

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Начиная разбор четвертой главы Евангелия от Марка, где держится несколько притчей, с которыми Христос обращался к Своим слушателям, мне хочется поставить следующий вопрос: почему Христос говорит притчами? Почему Он допускает мысль, что некоторые люди будут слушать и не услышат, будут видеть и не увидят? И почему Его ученики в этом отношении занимают особое положение? Им все, как будто, открывается. Если они сами не поняли, то Спаситель Христос им разъясняет… Во-первых, надо ясно себе представить, что притча — не просто иллюстрация в книге, на которой ребенок может увидеть то, чего он еще не умеет прочесть. Притча — рассказ многогранный, рассказ, в котором есть множество оттенков, разный смысл; его содержание может быть понято каждым человеком в меру его чуткости, его понимания, его способности уловить намерения говорящего. В этом отношении понимание притчей зависит от того, до чего ты сам дорос, от того опыта, который в тебе сложился. Древнее присловье говорило: Подобное подобным познается… Если в притче звучит какое-нибудь слово или проглянет понятие, о котором ты имеешь хоть смутное представление, ты вдруг улавливаешь смысл этой притчи хотя бы в этом только отношении. Эта притча уже является началом дальнейшего развития в тебе, словно, как сказано в притче о сеятеле (мы сейчас к ней перейдем), семя упало в почву, какой является весь твой внутренний опыт — и умственный, и сердечный, и житейский, и начинает прорастать. В этом отношении притча очень важна. Ведь представьте себе, кто окружал Спасителя Христа. Вокруг Него всегда была несметная толпа народа — очень пестрая, разнообразная. Были там люди, уже в значительной мере созревшие к пониманию того, что Христос говорил: у них и внутренний опыт, и умственное уразумение своего опыта и жизни были глубоки. Были люди, в которых уже созрел вопрос, он был ясен их уму, сердце рвалось, но еще не находило себе ответа; в притче они могли найти этот ответ. Эти люди уже созрели к тому, чтобы услышать притчу и уразуметь ее. Были другие люди, у которых постепенно только-только пробивалось осознание какого-нибудь вопроса, или какое-нибудь внутреннее переживание их тревожило. Они как бы чуяли, что им надо понять нечто, и не могли уловить, что именно. (Мы все это состояние знаем). А Христос cкажет притчу — и вдруг в этой притче они узнают и свой вопрос, и свое недоумение, и свое искание, и, может быть, находят полный или частичный ответ на то, что у них постепенно складывалось, но еще не созрело. А иные люди вокруг Христа ничего подобного не переживали, и поэтому когда доходило дело до притчи или даже до прямого ответа Христа на тот или другой поставленный Ему вопрос, они, верно, пожимали плечами: «Что за странный вопрос? И что за нелепый, непонятный ответ?» Эти люди слышали, но до них не доходило, видели — и все равно не уразумевали. Это бывает с нами постоянно. Мы слышим чьи-нибудь слова, но мы так заняты собственными мыслями или переживаниями, что никаким образом не можем уловить того, что человек нам говорит. Или мы видим что-то, видим совершенно ясно, но не хотим видеть, наше зрение как бы затуманено. И, как сказано в этой притче, слыша, мы не слышим, видя, мы не видим. Неверно, будто притча сказана так, чтобы мы не понимали: сказано так, чтобы понимали те, которые созрели, для кого понимание является необходимостью, для кого понимание будет источником роста, нового шага в глубины. А тем, которые могли бы, в лучшем случае, понять, но только головой, никаким образом не соотнося понятое со своей глубинной жизнью, тем не нужно понимать, потому что такое головное понимание только опустошает. Я помню, мой отец мне как-то сказал: «Думай больше, чему будешь читать, потому что твоя память всегда будет действовать быстрее твоего ума». Речь идет тут именно о том, чтобы человек не нагружал себя каким-то головным пониманием, которое никакого отношения не имеет к его внутреннему опыту. Лучше ему ничего не понимать и недоумевать или о своей тупости, о закрытости своего сердца и ума, или просто о том, что перед ним такая тайна, в которую он проникнуть никак не может, до которой ему нужно созреть совершенно по-иному. Говоря о притчах в целом, я хотел бы обратить ваше внимание еще на одно: на любовь Христа к природе. Это очень важная черта в Нем. Очень большое число притчей Христа основано на созерцании природы, на том, как Он ее видит. Если можно о Боге, ставшем человеком, употребить такое сравнение, Он ее видит, как художник. Он в ней улавливает глубину, красоту, чистоту; тогда как мы очень часто на природу смотрим только со своей (утилитарной) точки зрения. Я не помню, кто говорил, что художник посмотрит на поле и подумает: “Какая красота!” А крестьянин посмотрит на поле и скажет: “Богатая жатва!” То же самое можно сказать и об отношении к людям. Мы смотрим друг на друга и видим только то, на что наше сердце способно отозваться. Один человек видит красоту другого, его (или ее) лица или всего облика — и видит только эту внешнюю красоту. Другой, вглядываясь в эту красоту, за ней прозревает внутренний строй человека. Иногда он видит, что за этой красотой кроется страшное, соблазнительное уродство; а порой видно, что эта красота является сиянием внутреннего света. И вот Христос так смотрит на природу. Он — человек, но человек без греха. Он смотрит на природу не с точки зрения земледельца и не сточки зрения того, кто хочет обладать природой, властвовать над ней. Он смотрит на нее как на выражение премудрости Божией, которая создала такую красоту, вложила в нее такой глубокий, тонкий смысл. В наше время очень важно вернуться ко Христову отношению к природе, к ее красоте, к ее значению по себе, не только в соотношении с нами. Вглядываясь в нее, важно думать не о том, какая польза нам может быть от нее, или какая опасность в ней кроется. Мы можем смотреть на природу как на нечто Богом вызванное к бытию не только для того, чтобы явить совершенную красоту, но для того, чтобы в свое время, освободившись от того гнета греха, который положил на природу человек, она могла стать частью Божественного Царства, когда Бог будет все во всем (1 Кор. 15:28). Есть место у апостола Павла, где он говорит, что вся тварь стонет в ожидании откровения чад Божиих (см. Рим. 8:19-22). Стонет вся природа, вся земля, все небо, все мироздание, ожидая момента, когда человек вернется к Богу и сможет повести все созданное в глубины Божии, когда человек сумеет, став сам обоженным существом, то есть существом, в котором живет Бог, и которое укоренено в Боге, все созданное привести в глубины Божественной жизни, как пастух ведет стадо. Это наше призвание. В начале Библии нам сказано, что человеку была вручена власть над творением, но не для того, чтобы поработить его, не для того, чтобы властвовать над ним, подобно тиранам, мучителям, диктаторам, а для того, чтобы поделиться с творением всем своим знанием, его вести к той полноте, к которой оно призвано, то есть опять-таки, к тому, если можно так выразиться, чтобы оно стало видимым одеянием Божьего присутствия. Это тема современной экологии, очень важная для нас тема. Мы должны понять, что наше христианское призвание заключается между прочим и в том, чтобы самим погрузиться в Божественную стихию, очиститься от всякого греха, от всякой нечистоты, от всякой тьмы, которая нам закрывает общение с Богом. А следующий шаг — примером, любовью, мудростью своей увлечь за собой все мироздание в глубины Божии.

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Слушающие и слышащие

Когда Христос ходил из города в город, проповедуя Евангелие и совершая исцеления, за ним следовали толпы людей. Евангелист Матфей сообщает нам детали, сопутствовавшие произнесению этой притчи: Выйдя же в день тот из дома, Иисус сел у моря. И собралось к Нему множество народа, так что Он вошел в лодку и сел; а весь народ стоял на берегу. Разные люди, оставив свои дела, пришли послушать Иисуса из Назарета и по‑разному реагировали на Его слова. И Христос рассказывает им притчу о слушающих.

Ученики Христа были рады большому количеству народа, однако этой притчей Он говорит им, что большая аудитория – не повод для самоуспокоения, главное – что происходит в сердцах этих людей. Сегодня в наших храмах тоже много народа, особенно в дни освящения куличей, верб и раздачи крещенской воды. И хочется сделать очевидный вывод, что Евангелие популярно, подавляющее большинство населения крещено и мы живем в «православной стране». Но Христос знал, что одни пришли послушать Его, движимые любопытством, другие стремились увидеть чудо, третьи хотели получить исцеление, и лишь немногие искренне интересовались Его словами.



Источник

Владимир Хулап прот. Евангельские притчи. Вчера, сегодня, завтра. Глава: Операция на сердце. Притча о сеятеле


Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

И поучал их много притчами (Мф. 13:3).

В Своих поучениях Иисус Христос всегда сообразовался с уровнем понимания слушателей: говоря с книжниками и фарисеями, Он уличал их в непонимании или искажении смысла Писания; ученикам Своим постепенно, в ясных, не требующих объяснения выражениях открывал цель Своего пришествия, предстоявшие Ему смерть и Воскресение, а народу говорил притчами. Сильное, потрясающее впечатление на толпы народа производили чудеса, совершаемые Иисусом, а не учение Его, остававшееся для многих малопонятным. Если фарисей Никодим не мог понять, что для вступления в Царство Небесное необходимо духовное возрождение или перерождение, то и от народа, воспитанного в ложных понятиях о Мессии и Царстве Его, нельзя было ожидать сознательного отношения к поучениям Иисуса. Народ бессилен был умом понять Иисуса, но сердце подсказывало ему, что великий пророк восстал между ними, и Бог посетил народ Свой (Лк. 7:16). Вот почему поучения Свои к народу Иисус Христос излагал большей частью в особой иносказательной форме, дававшей слушателям возможность легко запомнить слышанное и потом вдуматься в его смысл.


Источник

Гладков Б.И. Толкование Евангелия. Глава 14 - Воспроизведение с издания 1907 года. М.: Столица, 1991. (с дополнениями из издания 1913 г.) - С. 291

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Новая форма проповеди требовала и новых методов. Иисус теперь учит народ преимущественно притчами. Здесь мы встречаем у Евангелиста Марка первую из многочисленных притч Иисуса Христа – притчу о судьбе семени, которое сеет сеятель. Притча – иносказание, сравнение. В притче сравнивается что-то земное с чем-то небесным, чтобы небесная, божественная истина стала более доступной и понятной в земных иллюстрациях. Иисус навсегда остался непревзойденным мастером притч? 1. Прежде всего, Иисус избрал метод притч для того, чтобы заинтересовать людей, побудить их к слушанию. Ведь если они не будут заинтересованы в предмете проповеди, они попросту разойдутся. 2. Кроме того, прибегая к методу учения притчами, Иисус пользовался хорошо известным и понятным иудеям способом. 3. Пользуясь методом притчи, Иисус, кроме того, конкретизировал абстрактные идеи. Лишь немногие могут понять абстрактные идеи. Большинство же людей мыслит образами и картинами. Можно долго говорить о красоте и о прекрасном, и это не прибавит никому ни ума, ни знания, но можно показать на человека и сказать: «Вот красивый человек», – каждому сразу станет ясно, что такое красота. Иисус был мудрым учителем. Он понимал, что бессмысленно ждать от простых умов, чтобы они справились с абстрактными идеями; и потому Он воплощает абстрактные идеи в конкретные истории. 4. Великое достоинство притчи заключается в том, что она побуждает человека задуматься. Недаром, в нашем месте притча начинается словом Иисуса «Слушайте!». Это – призыв ко вниманию и состредоточенности. Ведь притча рассказывает, на первый взгляд, то, что всем известно. И если бы не ее скрытый смысл, она оставалась бы никому не нужной. Притча не преподносит слушателю все готовым, но побуждает его делать свои собственные выводы. Иисус вовсе не хотел избавить людей от интеллектуальной работы, он побуждал их к размышлению. Он представлял им истину в прикрытом виде для того, чтобы, сделав усилие, они сами могли открыть для себя эту истину и, таким образом, действительно овладели ею. Отличие притчи от аллегории: Важно то, что притчи предназначались не для читателя, а для слушателя. Они произносились не для того, чтобы их долго читали и изучали на досуге, так сказать, с карандашом в руке, а для того, чтобы немедленно произвести впечатление на слушателей и вызвать у них реакцию. Это значит, что притчи нельзя интерпретировать как сложные аллегории. Ведь в аллегориях каждое событие, каждое действующее лицо и каждая деталь имеют символическое значение. Поэтому аллегория требует тщательного изучения и исследования, притчу же слышали люди только один раз. Поэтому при анализе притчи мы не должны искать в каждой ситуации ее скрытое, аллегорическое значение, а лишь заложенную в нее одну основную идею, которая сразу бросается в глаза.

Источник

Беседы на Евангелие от Марка, прочитанные на радио «Град Петров»

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Притчами, т. е. иносказательно, в подобиях и загадках. Чит. о притчах в объясн. Мк. 3:23


Источник

Иоанн Бухарев свящ. Толкование на Евангелие от Марка. М.: 1900. Зач. 15. - С.43

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

В начале гл. 4 евангелист от изложения отдельных эпизодов переходит к учению Христову. Обстановка ясна. Иисуса окружают толпы народа. Он садится в лодку и из лодки учит народ, стоящий на берегу. Наряду с народом упоминаются ученики. Ученики не представляют вполне однородную группу. Это – «окружающие Его (οἱ περὶ αὐτόν) с Двенадцатью» (ст. 10). Опять – два круга последователей: более тесный и более широкий. И те, и другие – ученики. Упоминание последователей, обращающихся к Господу с вопросом, предваряет толкование притчи, а ст. 33–34 подводят итог: притчи, сказанные пред народом, изъясняются ученикам.

С притчей как формой евангельского учения мы встречаемся тут впервые. Эта форма учения была излюбленная форма Иисуса. К точкам различия между синоптиками и Ин. относится и различие притч, обозначаемых различными терминами: у синоптиков – παραβολαι, у Иоанна – παροιμίαι. Иоанновские παροιμίαι представляют собой чистые аллегории. В них нет движения. Их ударение – догматическое. Иоанновским παροιμίαι противостоят синоптические παραβολαι. Каждая синоптическая притча представляет собой маленький рассказ с движением, с действующими лицами, взятыми из жизни, иногда с занимательной фабулой. Но и в синоптических притчах надо различать несколько типов. Чистая аллегория встречается и у синоптиков. Она предполагает аллегорическое толкование всех частей приточного образа, которые вообще допускают толкование. Сюда относятся, напр., притчи о плевелах (Мф. гл. 13), о бесплодной смоковнице (Лк. гл. 13); под эту категорию подходят и те три притчи, с которыми мы встречаемся в Мк. гл. 4: притчи о Сеятеле, о прорастающем семени и о зерне горчичном. Наряду с этими притчами есть другие, имеющие значение примера. Таковы, напр., притчи о милосердном самарянине (Лк. гл. 10), о житницах (Лк. гл. 12), о богаче и Лазаре (Лк. гл. 16), о мытаре и фарисее (Лк. гл. 18). Задача этих притч – дать наглядный урок. Притча о милосердном самарянине заканчивается наставлением законнику (Лк. 10:37). «Иди, и ты поступай так же» – так же, как самарянин. Пример самарянина поучителен для нас; ему необходимо подражать. Наряду с положительными примерами встречаются и отрицательные. Образ богача, у которого был хороший урожай, побудивший его заменить старые житницы новыми, более поместительными, звучит как предостережение, и в равной мере – образ другого богача, у ворот которого лежал в струпьях бедный Лазарь. В притче о мытаре и фарисее отрицательному примеру фарисея противостоит положительный пример мытаря. Аллегория здесь неуместна. Перед нами – живые люди. И слушателей Иисуса, и нас, исповедующих Его учение, жизнь может поставить в сходные условия. Притча по аналогии показывает, как мы должны будем в таких условиях поступить.

Но есть еще одна группа синоптических притч, которые не подходят ни под первую, ни под вторую категорию. Не допуская ни чисто аллегорического истолкования, ни приложения буквального, они являют некий третий, промежуточный, тип. Сюда относятся, напр., такие притчи, как притчи о виноградных рабочих (Мф. гл. 20), о злых виноградарях (Мф. гл. 21 и парал.), о талантах (Мф. гл. 25; ср. Лк. гл. 19 – о минах), о блудном сыне (Лк. гл. 15), о неправедном домоправителе (Лк. гл. 16) и другие. Особенность этих притч заключается в том, что образ хозяина или отца, который облечен властью, относится к Богу, иными словами, должен быть понимаем аллегорически. Насколько этот третий тип приближается к первому, ясно из того, что Лука передал в общей связи с аллегорическими притчами о заблудшей овце и потерянной драхме такую притчу, как притча о блудном сыне, которая тоже раскрывает учение о милосердии Божием, но по своей форме относится не к первому, а к третьему типу. Дело в том, что наряду с образом отца или хозяина, который наводит нас на мысль о Боге, в этих притчах даны образы людей, имеющих для нас такое же значение примера, как образы милосердного самарянина, мытаря и фарисея и т.д. Таковы блудный сын и его старший брат, таковы виноградные рабочие, таков неправедный домоправитель и т.д.

Из классификации притч вытекают методы их толкования. Конечно, вопрос о толковании встает только там, где толкование не дано в самом евангельском тексте. Но дается толкование только как исключение (ср. Мк. гл. 4; Мф. гл. 13 – толкование притчи о сеятеле и притчи о плевелах). В либеральной науке мы встречаемся с мнением, что связь притчи и толкования может быть случайная, что притча может принадлежать Иисусу, а толкование – общине Его учеников. Такой отказ от евангельского толкования, хотя и разрешает некоторые трудности, возникающие при сопоставлении толкования с толкуемой притчей, принят быть не может, так как отправляется от субъективных предпосылок и не опирается ни на какие рукописные данные. Он прямо противоречит свидетельству Предания о тексте Нового Завета. В тех случаях, когда толкование дано, наша задача сводится к точному уяснению мысли, в толковании раскрывающейся.

О методе толкования речь может идти в тех случаях, когда евангельская притча толкованием не сопровождается. Вообще говоря, притчи-аллегории требуют толкования аллегорического, притчи-примеры требуют прямого приложения. Притчи третьего, среднего, типа обязывают нас к толкованию тоже промежуточного типа. Эти общие указания допускают конкретизацию.

Бесконечное богатство смысла, заключенного в Слове Божием, оправдывает многообразие подхода и к евангельским притчам. Это хорошо известно каждому проповеднику, употребляющему притчи как материал для назидания. Но есть ближайший смысл, вытекающий из той обстановки, в которой притча сказана, из того контекста, в котором она дана в Евангелии. В стремлении установить ближайший смысл мы и не можем себе позволить, как было указано выше, аллегорическое толкование притч-примеров, и только в ограниченной мере допустим аллегорический метод в толковании притч третьего типа. Мы знаем очень хорошо, что и притчи-примеры часто получают аллегорическое толкование. Так, в притче о блудном сыне в откормленном тельце (Лк. 15:23) усматривают указание на Таинство Евхаристии, в притче о милосердном самарянине (Лк. гл. 10) в образе самарянина видят Христа Спасителя, в образе гостиницы – Церковь, два динария, которые самарянин дал хозяину гостиницы, понимают как два Завета: Ветхий и Новый и т.д. Принципиальная возможность такого приложения не должна быть отрицаема, но указанные примеры толкования выходят за пределы ближайшего значения притчи. Мало того. Притча как форма учения имела тот смысл, что яркий и конкретный образ притчи, легче сохраняясь в памяти, содействовал усвоению заключенного под этой оболочкой учения. Приточный образ, как таковой, должен быть ярким и конкретным, и потому предполагает целый ряд подробностей, которыми яркость и конкретность достигается. Эти подробности имеют значение дополнительное. Очень часто они не допускают аллегорического толкования даже там, где притча в целом или в соответствующих частях такого толкования требует Таково было мнение и многих древних толкователей. Со всей ясностью его формулировал св. Иоанн Златоуст в толковании на Мф. 20:1–16. . Можно ли, например, в притче о плевелах (Мф. 13:24–30) образ врага, засорившего плевелами поле пшеницы, толковать в том смысле, что диавол, по учению этой притчи, должен быть понимаем как творец злых? Конечно, нет. Или, еще, в притче о неправедном судии (Лк. гл. 18), которая принадлежит к третьему, промежуточному, типу, можно ли относить к Богу-Судии не только власть, судии принадлежащую, но и ту неправедность, которой он отличается. Такое понимание не вытекало бы из контекста. Притча о неправедном судии есть притча о молитве. Она говорит о тех условиях, которым молитва должна удовлетворять для того, чтобы Бог ее услышал. Ударение не на образе Бога-Судии, а на образе вдовы, неотступно к нему взывающей.

Сказанное заключает правило толкования притч. Толкование притчи там, где оно в Евангелии не дано, должно, в целях нахождения ближайшего смысла притчи, сообразоваться с тем контекстом, в котором притча встречается, и отправляться от ее логического ударения. Это ударение часто бывает указано в заключительных или вступительных словах.


Источник

Лекции по Новому Завету. Евангелие от Марка. Paris 2003. - 144 c.

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

έδίδασκεν impf. ind. act. от διδάσκω учить. Inch, impf., "Он начал учить", παραβολή притча. Краткий рассказ, связанный со сравнением или образом (Lane; Мф. 13:3; Cranfield; Liihrmann). Dat. указывает на средство, избранное для обучения (Guelich).

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Как уже говорилось выше, Марк часто упоминал, что Иисус учит народ, но ничего не сообщал о содержании самого учения. В 4-й главе он впервые дает нам образец Его учения: несколько притч, тематически объединенных в одну группу – все они о Царстве Бога.

– Действие снова происходит у моря. Иисус садится в лодку, которая, возможно, та самая, что упомянута в. 3:9, но мы должны помнить, что события могут развиваться в другое время и в другом месте. Иисус в лодке сидит, это была типичная поза для учителя. Он снова учит народ, и здесь евангелист впервые дает образцы Его учения. Долго учил – греческий текст допускает перевод: «многому учил».

Иисус учил притчами. Они были очень распространены на Востоке, там умение слагать их считалось признаком мудрости, так как темная и загадочная речь ценилась чрезвычайно высоко. В еврейской традиции притчей назывался не только краткий рассказ, но и пословица, поговорка, загадка, крылатое слово, мудрое речение, аллегория (см., например, Книгу Притчей Соломона, которая представляет собой собрание афоризмов и поучений). Они всегда содержат элемент загадочности, будоражащей воображение и требующей, для того чтобы понять их смысл и осознать, что в них обращено непосредственно к каждому из слушателей, некоторых интеллектуальных усилий, работы ума. Кто-то замечательно охарактеризовал притчу, назвав ее одним большим вопросом, ответ на который должен был дать слушатель, отождествляющий себя с действующим лицом притчи. Даже если притчи не всегда сразу были понятны, они производили своего рода отбор: одни слушатели приходили к Иисусу, чтобы спросить Его о смысле Его притч, а других они сразу же отвращали от Него. Такие люди, как правило, оказывались в рядах врагов Иисуса.


Источник

Кузнецова В. Н. Евангелие от Марка. Комментарий. М.: 2002. - С. 82-83

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

СЛУЧАЙ в доме Симона фарисея с достаточностью показал, что для пробуждения дремлющей совести народа и уяснения великих истин новаго царства недостаточно простого обыкновеннаго учения. Необходима была такая форма, которая бы изумляла и поражала слушателей своею увлекательностью, наглядностью и выразительностью, — именно форма, которая такою неожиданностью поразила Симона фарисея, изобличив его ложное, нечеловеколюбивое отношение к кающейся грешнице. Так как подобная форма видимо поразила и всех слушателей, то Христос и воспользовался ею для дальнейшаго уяснения проповедуемаго Им учения. Отселе Он начал ряд знаменитых притчей, которыя отмечают собою период высшаго развития проповеди Христовой.

Притча Машаль, παραβολη, иносказание. В сочинениях иудейских раввинов эго была любимая форма изложения тех или других истин. Оне, обыкновенно, предшествуются введением: ״Я скажу тебе притчу. Чему подобна известная вещь? Тому-то и тому-то“ и т. д. Эдершейм, 1, стр. 581. была небезызвестная иудеям, так как уже и в ветхом завете были попытки уяснения тех или других истин подобным способом (Суд. 9:7-16, Ис. 5:1 и сл., Иез. 13:11 и сл.) и к этому времени она находилась в постоянном употреблении у раввинов. Главною особенностью ея служит представление нравственной или религиозной истины в более живой форме, чем это возможно при простом изложении, причем с этою целию учитель пользуется самыми обыкновенными и общеизвестными явлениями из природы или обыденной жизни, — явлениями, сравнение с которыми наглядно рисует пред глазами слушателей излагаемую истину и неизгладимо запечатлевает ее в памяти их. По своей сущности притча приближается к басне, насколько она допускает возможность введения в разсказ измышленных событий; но отличается от нея тем что постоянно держится правдоподобия и не допускает присвоения тем или другим выводимым в ней действующим лицам таких свойств, которыя чужды им по природе. Будучи чрезвычайно проста, она вместе с тем всегда отличается серьезным и возвышенным характером; и из самых простых явлений извлекает глубочайшия истины, способныя неизгладимо запечатлеться в сознании слушателей. Вся окружающая жизнь давала неистощимый материал для притчей Христа, Который с истинно божественною мудростью воплощал в них истину царства небеснаго. Сеятель на ближайшем косогоре, плевелы в поле, обычный росток горчичнаго семени, закваска в тесте, сокровище, случайно найденное пахарем, и многое другое в этом роде служило для Него поводом к изложению под самой увлекательной формой глубочайших истин, какия только способен воспринимать ум человеческий. Если и другие учители пользовались не без успеха приточною формою назидания, то только у Христа эта форма получила тот истинно божественный и возвышенный характер, который сделал притчу одним из сильнейших орудий внедрения величайших истин царства Божия в сердце человечества.


Источник

Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Новый Завет. С-Пб.: 1895. С. 285-286

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

«В учении Своем говорил», т. е. между прочим. Учил их Господь притчами много; из этих многих притчей ев. Марк избирает только три, тогда как ев. Матфей сообщает семь (Мф. 13), — в обоих случаях священные числа. В общем составе притчей у ев. Матфея Царство Божие представляется более во временном его развитии, здесь же более в пространственном: первая притча (о сеятеле) представляет чрезвычайную трудность насаждения и устроения этого царства как в отдельных лицах, так и в целых обществах; вторая (о семени, находящаяся только у ев. Марка) — его твердое, необходимое, как законы природы, раскрытие в частных лицах и обществах; третья (о зерне горчичном) — его чудесное, славное и обширное распространение.

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

притчами. Греч.: "параболе" (притча) происходит от выражения "брошенное рядом"; таким образом, притчи, наряду с внешним, открытым смыслом, содержат и внутренний, скрытый смысл, что и позволяло евреям называть их словом "машал" — "загадка".

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Что касается притч, разъяснения которых евангелисты нам не приводят, то следует в целом о них заключить, что Иисус Своим ученикам наедине изъяснял все (Мк. 4:34), а писавшие Евангелия сокрыли от нас толкование потому, что показываемое в этих притчах было выше естества букв. Любое истолкование или объяснение этих притч неизбежно было бы таким, что весь мир не вместил бы написанных о них книг (Ср. Ин. 21:25). О, если бы нашлось сердце, через чистоту свою вмещающее Писания, изъясняющие притчи, так чтобы они начертались в этом человеке духом Бога Живаго! (2 Кор. 3:3.) Однако кто-то может сказать: а не впадаем ли мы в нечестие, когда, испытывая подобное желание, пытаемся прояснить то, что стоит выше письмен (ведь они показывают нам нечто сокровенное и тайное), хотя, предположим, нам и кажется, что мы достоверно познали их смысл? На это ответим, что точно постигшие их смогут также понять, что нужно им делать. Что же до нас, то мы признаемся в своей неспособности добраться до глубины того, что в них раскрывается. Тем не менее если вдруг некую малую часть до некоторой степени для себя проясним, то скажем следующее: из того, что мы, как нам кажется, обнаружили в результате многого исследования и разыскания (по благодати ли Божией или через силу нашего собственного ума), часть не решимся доверить письму, другую же часть излагаем здесь в какой-то мере ради нашего упражнения и для пользы читателей.

Источник

Комментарии на Евангелие от Матфея. TLG 2042.030, 14.12.17-57.

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Почти все притчи Христовы можно назвать притчами о Царстве Божием. Некоторые притчи говорят о том, что такое Царство, другие – о том, как войти в него, но строго классифицировать притчи по содержанию невозможно, в одной притче могут быть отражены многие реалии духовной жизни. Например, можно притчу о мытаре и фарисее отнести к притчам о покаянии, а можно назвать ее и притчей о молитве или о смирении. Но некоторые притчи по преимуществу можно отнести к притчам о Царстве, потому что Сам Христос это делает, говоря: «Царство Небесное подобно…» «Царство Небесное» и «Царство Божие» – это синонимы, то и другое выражение указывают на иную, таинственную реальность по отношению к реальности земного мира. Отсюда сложность адекватного описания в терминах нашей действительности того, что «не видел глаз, не слышало ухо, и не приходило на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2:9). В Евангелии от Иоанна Царство Божие часто называется просто «жизнь вечная» (например: Ин. 3:15–16; 4:14, 36; 5:24, 39 и т. д.). В явлении Царства сочетаются два плана – времени и вечности: во Христе человек на земле уже обладает Царством Божиим, но в то же время он им еще не обладает, уже имеет в себе вечную жизнь и в то же время еще только стремится к ней (это общехристианское состояние между «уже» и «еще» ап. Павел выразит одной фразой: «Мы спасены в надежде» (Рим. 8:24). Притча как прикровенная форма знания помогает уловить эту двойственность в явлении Царства, явление Царства как процесс.  


Источник

Ю. В. Серебрякова. Четвероевангелие. Учебное пособие. 2-е изд., испр. и доп.. М.: ПСТГУ, 2017. - С. 117-120

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

И учил их притчами много. Ев. Марк, однако, приводит далее только три притчи, сказанные Христом при море (ев. Матфей - семь - Мф. 13 гл.). Притчи самые он рассматривает как особый род учения.

И в учении Своем говорил им. Выражение "учение" (διδαχή) означает, несомненно, не самый акт учения, не процесс (тогда бы стояло выражение ἐν τῷ διδάσκειν), а самое учение Спасителя, как известную систему.

Толкование на группу стихов: Мк: 4: 2-2

Первую притчу предлагает о семени, дабы сделать слушателей более внимательными.
Preloader