Евангелие от Марка, Глава 15, стих 39. Толкования стиха

И римские воины увидели теперь, что Тот, Чье мертвое тело они охраняют, едва ли не выше всех божеств их. Они не знали Бога Израилева, но Бог всей природы, по мановению Которого колебалась теперь земля, известен всякому. Стоя на трепещущей Голгофе и сознавая себя виновными перед умершим Праведником, стражи от сильного страха не знали, что предпринять, но единодушно говорили, что распятый Страдалец должен быть Сын Божий (Мф. 27:54).
   Особенно поражен был благоговением и удивлением римский сотник, начальник стражи. Внимание к Иисусу Христу возникло в нем еще прежде (Мк. 15:39) страшных знамений, вероятно, из-за отзыва прокуратора о Его невиновности и удивительных слов, сказанных Господом на пути к Голгофе и со креста. Если он не запретил своим воинам глумиться вместе с первосвященниками, то сам не участвовал в насмешках. По замечанию св. Марка (Мк. 15:39), сотник стоял прямо напротив креста, когда Иисус Христос предал дух, наблюдая, вероятно, не только за последними словами, но и за выражением лица Богочеловека. Громкие восклицания Иисуса перед смертью очень удивили его. Заключая из них об избытке в Нем телесных сил, он не иначе объяснял себе тут же последовавшую смерть Его, как благоволением богов, восхотевших прекратить страдания своего любимца. Наконец, страшное землетрясение, рассеяв остающиеся в душе сотника сомнения, обнаружило веру его во всей полноте и силе. Признавая вместе с прочими воинами, что Иисус есть действительно Сын Божий, он не остановился на этом хладном признании, но вслух прославил Бога (Мк. 15:39), Который так грозно показывал теперь смертным, что рано или поздно Он награждает добродетель и наказывает зло, попускает иногда страдания праведным, даже смерть, но и в самой смерти показует, что упование их исполнено бессмертия (Прем. 3:4).
   Непосредственный переход этот от страха и удивления к прославлению Бога служит доказательством того, что сотник и прежде отличался набожностью и по образу мыслей своих достоин был чести стоять на страже у креста Христова. Нет сомнения, что слова «Сын Божий» в устах его теперь имели значение не выше того, какое придавал им Пилат: но древнее предание утверждает, что Лонгин (имя сотника) узнал впоследствии в Иисусе истинного Сына Божьего и своей кровью засвидетельствовал твердость исповедания, произнесенного им на Голгофе. Церковь ублажает страдания его 16 октября.
   Исповеданием сотника окончилось видимое действие страшных знамений на сердца людей, окружавших крест Иисуса.
   Но неужели эти чудесные явления никак не подействовали на первосвященников и старейшин иудейских — тех людей, которые, можно сказать, были их главной причиной, вознеся, в безумии своем, на крест Господа славы?
   К сожалению, на этот важный вопрос нельзя не ответить отрицательно. В то время, как помрачалось небо, тряслась земля, распадались каменные скалы, отверзались гробы и восставали мертвые, в то самое время первосвященники помышляли о приличии праздника, требовавшем, чтобы тела распятых не оставались долго перед лицом торжествующего Иерусалима! — о том, как сократить жизнь несчастных! — о новом посрамлении Иисуса, намереваясь предать тело Его земле вместе с телами злодеев! Явление ужасное для сердца, любящего человечество, не желающего видеть между людьми извергов, достойных ада!
   «Такова, — восклицает св. Златоуст, — сила зависти! Враги Иисуса Христа единожды и навсегда обрекли себя на все злодеяния». Но не одна зависть владела сердцами первосвященников и книжников, в них жила и суеверная приверженность к преданиям старцев, к своим мнениям, которые постоянно были отвергаемы Иисусом Христом как зловредные; в них было и алчное корыстолюбие, соединенное с притеснением ближних, Им нередко обличаемое; были личная ненависть и злоба; был, наконец, стыд — явиться перед всем народом иудейским убийцами Мессии или, по крайней мере, пророка. Столько демонов (ибо так по справедливости св. отцы называют страсти) — до какой слепоты и ожесточения не могли довести сердца, и без того давно ожесточенные, холодные к истине и добродетели, преданные фанатизму или чувственности, привыкшие саму религию обращать в орудие страстей самых низких! Фараон, Дафан и Авирон уже давно явили собой пример ослепления и упорства, видимых теперь в старейшинах иудейских. Злое сердце всегда неистощимо в возражениях против самых очевидных истин, когда они для него нестерпимы. А что могло быть нестерпимее для гонителей Иисусовых Его Божественного достоинства? В уме книжников и фарисеев был уже гибельный запас возражений против чудес Иисуса Христа; те же самые возражения могли они использовать и против чудес, бывших ради Иисуса Христа. Ничто не препятствовало грубым изуверам думать и говорить, что настоящие знамения если не явления естественные, то действие темных сил, которые огорчены потерей своего наперстника, каким злоба их давно изображала Иисуса (Мк. 3:22; Мф. 9:34; Лк. 11:15). Для саддукеев, отвергавших бытие духов и бессмертие, настоящие знамения могли не иметь особого значения уже потому, что Иисус Христос умер: ибо, по их учению, смертью человека все оканчивалось. Знамения не произвели никакой видимой перемены в судьбе Иисуса Христа: Его тело оставалось спокойно на кресте, язвы были открыты; оно подверглось всем поруганиям. «Явный знак, — могли толковать книжники, — что помрачение солнца и землетрясение не имеют отношения к смерти Иисуса». Притом, между знамениями не было ни одного, которое привело бы к гибели кого-либо из врагов Иисусовых: они все оставались живы, невредимы, неприкосновенны — еще одно доказательство для сердец грубых, что это знамения не божественные, не ради Иисуса; потому что, вспоминая события своей истории, они видели, что людей, раздражавших Бога, немедленно постигала смерть. Что всемогущество Божье щадит их теперь, оставляя им время на покаяние, что Мессии Искупителю не свойственно мстить личным врагам Своим казнью — мысли эти были выше Каиафы, который мог сребрениками купить достоинство первосвященника, но не мог стяжать истинного познания о Боге и Его совершенствах, о Мессии и великой цели Его пришествия в мир. Нельзя забывать и того, что самое поразительное из знамений, последовавших за смертью Иисуса Христа — воскресение мертвых, — теперь еще не было известно.
   Если бы, несмотря на высказанное, ожесточение первосвященников показалось кому-либо непонятным, то нужно вспомнить, что история, не имея возможности проникать в сердце, судит о человеке по деяниям; а деяния не всегда бывают согласны с сердцем, по крайней мере, часто не выражают с точностью состояния сердца человека действующего. Многие из врагов Иисуса уничиженного останутся до времени врагами Иисуса прославленного; в их жизни не произойдет еще видимая перемена, но из этого нельзя заключать, что не произошло никакой перемены в их сердце. Положим, что сердце самого Каиафы сильно дрогнуло от мысли: не от Бога ли знамения, бывшие на Голгофе? Если не произошло совершенной перемены в образе его мыслей, то одна хитрость заставит надменного, преданного плотоугодию саддукея (Деян. 5:17) не обнаруживать своих сомнений, продолжать, даже против совести, дело, однажды с такой торжественностью начатое, следовать волей или неволей течению обстоятельств. После Вознесения Господа на небо сама история показывает значительную перемену в поступках первосвященников в отношении к христианству: они стали уже менее жестокими к апостолам, не так решительны в преследовании христиан. Весьма вероятно, что такой перемене в поступках (хотя все еще двусмысленной) давно предшествовала некоторая перемена в мыслях. Кроме того, видим что по Вознесении Господа весьма многие из священников иудейских обращаются в христианство (Деян. 6:7); между тем, известно, что сословие священников особенно преследовало Иисуса Христа. Что заставило этих людей уверовать в Распятого? Вероятно, не только известие о Воскресении Иисуса, но и страшные знамения, свидетелями которых они были.
  

У еванг. Матфея сказано: сотник и с ним стрегущие Иисуса, увидив землетрясение и все бывшее, устрашились весьма, и говорили: истинно человек сей был (бе) Сын Божий. Сотник, т. е. начальник над сотней римских воинов, который распоряжался при распятии Иисуса Христа и с Ним двух разбойников. Устрашились весьма, потому что видели в затмении солнца и землетрясении гнев Божий и боялись, что они, служившие казни, подвергнутся наказанию Божию. Сын Божий. Распинатели вероятно знали, что И. Христа судили за то, что Он называл Себя не только царем, но и Сыном Божиим, и в том спокойствии духа, с каким Он страдал, и в тех страшных знамениях, которые сопровождали смерть Его, видели, что действительно Он Сын Божий. Сотник этот назывался Лонгином и впоследствии сделался христианином и пострадал за Христа. Память его 16-го октября.

В уничижении открывается слава. Явление Божества Мессии в Его смерти на кресте отвечает сущности Его служения. В смерти становится до конца явным то, что уже получило свое выражение в приговоре синедриона и в суде Пилата.

Сюда относятся следующие факты, отмеченные евангелистом. Прежде всего, космическое потрясение: тьма по всей земле от шестого часа до девятого (ст. 33). Далее – раздрание храмовой завесы (ст. 38). Это последнее обстоятельство отмечается всеми тремя синоптиками (ср. Мф. 27:51; Лк. 23:45). Факт не прошел незамеченным и в иудейской среде. В талмудической литературе мы имеем указание на то, что приблизительно за сорок лет до разрушения храма раздралась храмовая завеса. О какой завесе идет речь? В храме была внутренняя завеса, закрывавшая вход во Святое Святых, и была внешняя перед святилищем. Блаж. Иероним склонен был предполагать, что раздралась внешняя завеса, а внутренняя снята будет только в будущем, когда нам дано будет видеть лицом к лицу (1 Кор. 13:12). С мнением блаж. Иеронима согласиться трудно. Ведь и то будущее, которое он имеет в виду, стало для нас потенциально доступно чрез искупительный подвиг Христов. И символика Послания к Евреям прямо говорит о Христе, священнике по чину Мелхиседека, который вошел за нас предтечей «во внутреннейшее за завесу» (Евр. 6:19–20). Писатель Евр. прямо сопоставляет храмовую завесу с плотью Христовой (Евр. 10:20). Раздрание завесы получает, таким образом, высоко символическое значение. Оно знаменует исполнение и, в тоже время, прекращение Ветхого Завета чрез искупительный подвиг Мессии и тем наглядно свидетельствует о принадлежащем Ему достоинстве. Это достоинство – Божественное. И, наконец, положительное свидетельство в словах сотника: «Истинно Человек Сей был Сын Божий» (ст. 39). Погребением Иисуса заканчивается повествование о страстях. Мы видели, что в повествовании о страстях сильно подчеркнута мысль об исполнении в страстях предвечного плана Божия. В страстях Иисуса исполняются Писания. Иисус страдает как Мессия, пришествия Которого чаяло ветхозаветное человечество. Взывая к Отцу словами мессианского псалма, Иисус свидетельствовал о том же божественном плане, в котором были предустановлены страдания и смерть Мессии, но в страстях уже зрится отблеск Царства. Слава Царства не допускает передачи на языке мирских понятий. Отвержение Иисуса миром, Его распятие, оставление Его Богом есть выражение этой истины. Но и больше того. Выше была отмечена связь страстей и Воскресения, предвосхищение Воскресения среди надвигающегося ужаса страстей. Чаяние Воскресения есть чаяние иного бытия, качественно отличного от нынешнего мира.

Но происходит еще одно событие с символическим значением: римский центурион, увидев, как умер Иисус, назвал Его сыном Бога. Центурион (лат. сотник) – это командир римского воинского подразделения численностью в 60 - 100 человек. Будучи язычником, он вряд ли вкладывал в эти слова то содержание, которое вкладывают в них христиане. В его устах это могло значить, что он считал Иисуса полубогом или античным героем. Но все равно с ним случилось что-то очень важное: в отличие от противников Иисуса, которые издевательски обещали поверить в Него, если Он сойдет с креста и не умрет, центуриона, возглавлявшего команду палачей, убедила сама смерть. Для Марка этот эпизод тем более важен, что его Евангелие начинается с того, что Иисус назван Сыном Бога, и завершается теми же словами.

Эти изумительные обстоятельства, вместе со всем, что было замечено в Распятом, смутили даже жестокое и беззаботное равнодушие римских воинов. На сотника, командовавшего ими, все это зрелище произвело особенно глубокое впечатление. Стоя перед крестом и видя умирающего Спасителя, он прославил Бога и воскликнул: «Истинно человек этот был праведник», нет, даже больше того – «человек сей был Сын Божий».

 «Так возгласив» – так мощно воскликнув.

Теперь, когда даже неодушевленная природа как бы сострадала страдавшему на кресте, омрачалась и сотрясалась при виде умершего искупителя, самые жестокие сердца умягчились и безумные крики злословия и клеветы смолкли. римский сотник, стоявший напротив распятого, слыша предсмертный вопль Его и видя помрачение солнца, землетрясение и все происходившее, прославил Бога и сказал: воистину Человек Сей праведный Сын бе Божий. Вместе с ним и те воины, которые стерегли Господа, приведенные в великий страх знамениями, сопровождавшими кончину Его, говорили: воистину Божий Сын бе Сей. Это исповедание, без сомнения, еще не было полным и сознательными признанием Божества Христова в том смысле, как оно возвещено самим Господом; тем не менее, устами язычников говорило искреннее, глубокое чувство, которое впоследствии привело сотника и двух воинов к истинной и совершенной вере во Христа. Предание называет сотника Лонгином. Став очевидцем всех событий, совершившихся при крестных страданиях Христа, а затем землетрясения при Его воскресении и явления Ангела, отвалившего камень от входа в пещеру гроба господня, Лонгин всецело уверовал во Христа с двумя присутствовавшими при этом воинами и сделался проповедником воскресения Христова, возвестив всё бывшее Пилату и первосвященникам иудейским.

Когда же первосвященники, подкупив воинов, научили их утаить истину воскресения Христова и хотели подкупить также и Лонгина, то он не только не согласился на это, но даже не пожелал молчать о том, чему был свидетелем. Лонгин с двумя воинами оставил военную службу, принял крещение от святых апостолов и удалился в Каппадокию, где обратил многих в христианство. Здесь же он был обезглавлен за имя Христово вместе со своими товарищами (память 16/29 октября).