Евангелие от Марка, Глава 15, стих 35. Толкования стиха

Илию зовет. См. выше к. Мк. 6:15. В контексте насмешки использован распространенный еврейский фольклорный мотив: например, в Вавилонском Талмуде рассказывается, как Элеазар бен Перата, которому угрожала казнь от руки римлян, т. е. та самая участь, которая здесь постигает Христа, был перенесен пришедшим ему на помощь пророком Илией на четыреста миль от места казни и таким образом спасен (Ned. 50. а).

Но скорбь души, отягченной сознанием грехов всего мира, возложенных на Искупителя мира, не всегда так легко разрешалась сознанием ожидающей Его славы. Приближаясь к последней, торжественной минуте умиротворения, последний раз еще Он должен был почувствовать глубже весь ужас этого состояния – грешника, отчужденного от Бога. Погрузившись в это море скорбей, Он воскликнул: «Боже мой, Боже мой – почто Ты Меня оставил». Его вопль отозвался даже в душах бесчувственных Иудеев, Его окружавших.

+++Горский А. В. прот. История Евангельская и Церкви Апостольской. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 227++

На еврейском языке слово Илия произносилось Елиагу. Поэтому вследствие сходства этого слова со словом Элой некоторые из стоящих близ Креста, не расслышав всего возгласа, слышали лишь начало его и подумали, что Иисус зовет на помощь пророка Илию.

Немногие, которых особенно поразили кротость Иисуса, Его молитва за распинателей и внезапное наступление тьмы среди дня, с недоумением и страхом говорили: вот, Илию зовет. Евреи верили, что Илия должен явиться перед пришествием Мессии; мысли о Мессии и Илии были для них неразрывны, и потому вопрос, не придет ли Илия по зову Иисуса, был тесно связан с вопросом, не Мессия ли распятый Иисус? Эти мысли и заставили некоторых призадуматься и сказать: вот, Илию зовет.

Но так рассуждали немногие, очевидно, не принадлежащие к правящей партии.

Преподавая утешение другим, Господь Сам имел величайшую нужду в утешении. Со времени распятия протекло около трех часов (Мф. 27:46); боль от ран, тяжесть в голове, томление в сердце, пламень во всех внутренностях усилились до крайней степени. Никогда пророчества не исполнялись с такой силой, как теперь исполнялись на Нем слова св. Давида о Мессии: «излияхся, яко вода, и рассыпашася вся кости моя, сердце мое бысть яко воск, таяй посреде чрева моего; изсше яко скудель крепость моя, и язык мой прильпе гортани моему, и в персть смерти свел мя еси. Ископаша руце мои и нозе мои; исчетоша вся кости моя. Обыдоша мя пси мнози; смотриша и презреша мя» (Пс. 21:15-18).
   Божественный Страдалец, вероятно, Сам остановился мыслью на этом пророчестве… Сила уходила вместе с жизнью… Угасающий взор все еще стремился к небу, но оно было мрачно — ни одного луча света, ни одного утешения… Правосудный Отец как будто оставил Сына, страждущего за грехи людей… Мысль эта довершила меру страданий, и без того ужасных: человеческая природа изнемогла…
   «Елои, Eлoи, — воскликнул Божественный Страдалец, — лама савахфани!» (Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил?)
   Ответа не было… Он заключался в наших грехах: Господь, по замечанию св. Киприана, для того вопросил Отца, чтобы мы вопросили самих себя и познали свои грехи. «Ибо, — продолжает священномученик, — для чего оставлен Господь? Дабы нам не быть оставленными Богом; оставлен для искупления нас от грехов и вечной смерти; оставлен для показания величайшей любви к роду человеческому; оставлен для доказательства правосудия и милосердия Божьего, для привлечения нашего сердца к Нему, для примера всем страдальцам».
   Это единственное толкование жалобной молитвы Иисуса, которое надо знать и всегда помнить Его последователям. Полный смысл этой молитвы есть и должен быть для нас тайной… Впрочем, в ней не видно никакого сомнения или огорчения. Уже повторение слов: Боже Мой, Боже Мой, — показывает противное. Видна только жалоба на тяжесть мучений — и внешних, и внутренних, а особенно на видимое как бы затмение Божественного единства Его со Отцом, которое заменяло доселе все утешения, и теперь, нарушившись, составило последний предел внутренних страданий и верх креста; то есть видно такое чувство, которое столь же свойственно человечеству, сколько Божеству прилично бесстрастие.
   Молитвенное восклицание Господа для врагов Его послужило новым поводом к насмешкам. Изверги притворились, это не поняли Его слов, и, основываясь на некотором сходстве звучания Елои с именем Илии, придали им смысл обращения к этому пророку: «Смотрите, — кричали один другому, — Он зовет Илию на помощь», то есть смотрите, как Он, и умирая, продолжает представляться Мессией: ибо все верили, что Илия вместе с другими пророками должен явиться перед появлением Мессии и быть Его предтечей и слугой; верили также, что этот пророк является иногда, чтобы помочь тем, которые его призывают.

И римские воины. Они не понимают по-еврейски. Вопль Иисуса (ст. 34) для них невразумителен. Они думают, что Он зовет Илию. Когда один из них протягивает Иисусу губку с уксусом, другие, очевидно, пытаются его остановить. Уксус утолял мучительную жажду, от которой страдали распятые. Воин настаивает на своем, но настаивает не из сострадания. Он тоже глумится над Господом: «Посмотрим, придет ли Илия снять Его» (ст. 36). Сущность его отношения раскрывается в этом именно смысле параллельным местом Лк. (Лк. 23:36).

Среди глухого движения толпы многие не расслышали все­го восклицания и уловив слово: «Или», вообразили, что Он призывает Илию, и в страхе ожидали, не придет ли действительно этот грозный мститель за правду.

К третьему часу дня страдания Спасителя достигли предела. Переживая глубину скорби человечества, отторгнутого от Бога грехом и подвластного смерти, Господь воскликнул: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?»(Мф. 27:46). В словах Христа исполняется пророчество Псалтири: «Боже Мой! Боже Мой! внемли мне для чего Ты оставил меня?» (Пс. 21:2). «Истолковывая вопль Христа, св. Григорий Богослов говорит, что ни Отец не покинул Христа, ни Его Христово Божество не испугалось страданий и не отошло от страждущего Христа. Но этим воплем Христос «в Себе изобразил нас», то есть в то мгновение Христос говорил вместо нас. Мы были оставлены и презираемы, а затем восприняты и спасены страстями Бесстрастного. Толкуя эти слова, св. Кирилл Александрийский говорит: «Постигнешь оставление, постигнешь и страсти отпущение». Начавшееся с воплощения уничижение Христа достигло высочайшего предела, и это есть оставление» Там же. С. 259..