Евангелие от Марка, Глава 1, стих 27. Толкования стиха

И нечистым духам отдает повеления. Начиная с этого места, Христос во множестве эпизодов вновь и вновь выступает как чудотворец и экзорцист. Чудотворение выступает как будничный, повсед{стр. 227}невный фон движущегося вперед евангельского повествования; это столь же характерно для Мк, как и для других Евангелий. Древние и средневековые читатели не имели с эпизодами чудес никаких затруднений: если христиане с благоговением видели в них «знамения» богочеловеческого достоинства Христа, то антихристианские полемисты, будь то язычники, будь то евреи, тоже не сомневались в чудотворстве Иисуса, но трактовали его как тривиальную магию, γοητεία, компрометирующую того, кто ей занимается (ср. ниже к. 3:22). Сама по себе фигура тавматурга, по обстоятельствам воспринимаемая позитивно или негативно, была для всех привычной. Ситуация изменилась в эпоху Просвещения: с одной стороны, новоевропейская наука вынесла вердикт о невозможности чудес, с другой стороны, деятельность тавматурга стала противоречить рационалистически понимаемому образу Христа как Учителя морали (Лессинг и др.). После ряда компромиссных попыток минимализировать элемент чудесного, толкуя укрощение бури (Мк. 4:35–41) — как переход лодки в безветренную зону, насыщение толпы в пустыне (Мк. 8:1–9) — как результат вызванного проповедью Христа гуманного порыва имущих поделиться запасами с неимущими, и т. п., радикальное решение было предложено Д. Ф. Штраусом: евангельские рассказы о чудесах переносились из области воспоминаний о происшествиях в область аллегоризирующей мифологии, привнесенной для передачи тех или иных теологических тенденций. Позднее на службу этой схеме были привлечены аналогии с образами тавматургов из эллинистической литературы и народной словесностью; одно время пользовалось популярностью сомнительное в историко-литературной плоскости понятие «аретологического жанра». Mutatis mutandis такой подход сохраняет всемирную влиятельность и до сих пор, особенно на уровне, так сказать, школьном (ср., например, Н. Conzelmann, Α. Lindemann, Arbeitsbuch zun Neuen Testament, 9. Aufl., Tubingen, 1988, S. 84–90). Здесь не место заниматься обсуждением проблемы чуда в общебогословском или религиоведческом контексте. Ограничимся некоторыми источниковедческими констатациями. Прежде всего, необходимо отчетливо дифференцировать рассказы об отдельных чудесах — и сообщения о постоянной целительской {стр. 228} деятельности, составляющей, так сказать, будни лица, признаваемого современниками за тавматурга. Очевидно, что первые дают несравнимо больший простор для вымысла, чем вторые; даже враждебно настроенный носитель живой памяти о том или ином лице не может убедительно поручиться, что некоего происшествия, якобы случившегося в отсутствие этого, так сказать, свидетеля обвинения, не было вовсе, — но память о том, имел или нет такой-то современник репутацию чудотворца, сохраняет все общество, и здесь свободная инвенция повествователя немыслима. Не только новая, но и новейшая история знает хорошо документированные сообщения о таких каждодневных тавматургах — скажем, Иоанне Кронштадтском у русских православных, Падре Пио у католиков; атеист может вынести сколь угодно суровый вердикт о легковерии людей, приходивших к ним со своими нуждами, но никому не придет в голову предположить, будто версия об их чудотворстве возникла позднее в порядке украшающей мифологизации их образов. Однако в Евангелиях, особенно у Синоптиков, включая Мк, настоящей темой, как правило, служит именно регулярное чудотворение (ср., например, 1:32–34: «А ввечеру, когда зашло солнце, к Нему стали приносить всех больных и одержимых, и весь город собрался у дверей. И Он исцелил многих больных, страдавших разнообразными недугами…»); это непрерывный фон повествования, так что интерес повествователя концентрируется по большей части вовсе и не на чуде как таковом, а на таких его «акциденциях», как, скажем, табуированное субботнее время, запрет исцеленному рассказывать об исцелении и нарушение этого запрета и т. д. Далее, с точки зрения собственно литературной постоянное чудотворение, в отличие от чуда, — неблагоприятная, невыгодная тема, принуждающая к утомительным повторам, к суховатой краткости и т. п.; для стратегии приведения читателя к эмоциям умиления такое не подходит. (Заметим, что самый термин, слишком недифференцированно употребляемый в немецкоязычной научной литературе, — «Wundergeschichte», «история о чуде» — подходя, скажем, к рассказу о воскрешении Лазаря, Ин. 11:1–44, решительно не подходит к изображению повседневных чудес, столь характерных для Мк). И наконец, не следует забывать, что и ранее времен Про{стр. 229}свещения тавматургия была опасной темой, вызывающей у читателя достаточно амбивалентные эмоции, вполне способной не улучшить, а ухудшить отношение читателя или слушателя ко Христу как σημείον άντιλεγόμίνον «знамению пререкаемому» (Лк. 2:34). Мы уже отмечали выше, что антихристианская полемика и со стороны иудеев, и со стороны язычников с самого начала не отрицает, а заостряет в образе Христа именно черты тавматурга. У этого факта — по меньшей мере две стороны. Во-1-х, если уже иудей из диалога Юстина Мученика, возникшего в сер. II в. на основе палестинских впечатлений автора, нападает на Иисуса именно как на мага, если эта тема дружно подхватывается и в Талмуде, и в других традициях еврейской письменности, не так легко усмотреть здесь вторичное отражение читательского впечатления от Евангелий, а не память народа (в те времена куда более устойчивую, чем в наше). Во-2-х, если скептический адепт греко-римской культуры склонен в то время был относиться κ тривиализованному ежедневностью типу чудотворца-целителя с непочтительным любопытством, легко переходившим в досаду (как наш современник — κ «хилеру», κ мастеру «парапсихологических» занятий), то набожный иудей чурался опасности черной магии, нарушающей запрет Торы: «Нет волшебства в Иакове и нет ворожбы в Израиле!» (Чис. 23:23); «К волшебникам не ходите» (Лев. 19:31). По всем этим причинам восходящая к Штраусу парадигма, вполне объяснимая из определенной мировоззренческой констелляции (грубо говоря, из «социального заказа»), должна быть признана слишком мало соответствующей тому, что мы находим в самой эмпирии текста.

+++Горский А. В. прот. История Евангельская и Церкви Апостольской. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 94-95++

Как только Христос начал проповедовать, Он начал — в удостоверение истинности Своего учения — творить чудеса. В Капернауме «в синагоге их был человек, одержимый духом нечистым, и вскричал: оставь! что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты пришел погубить нас! знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий». Этот человек — полностью во власти беса, до потери самосознания — так что бес уже говорит устами его. С какой яростью и одновременно страхом он бросается ко Христу! Он вскричал — от одного приближения Господа, зная, какая участь ожидает его теперь. Он исповедует Христа Святым Божиим. Нечистый дух не желает иметь ничего общего со Христом — он отвергает возможность быть спасенным Им и страшится неизбежности своей погибели. Но тщетно сатана просит и молит Господа: «Оставь! Что Тебе до нас?» Его власть должна быть сокрушена, и несчастный человек освобожден от жестокого насилия. Христос заграждает уста зла, не имеет значения — умоляет оно о пощаде или лает. Но это еще не все. Бес должен не только замолчать, он должен выйти из человека. Христос учит как власть имеющий, и исцеление Он совершает со властью.

«Тогда дух нечистый, сотрясши его и вскричав громким голосом, вышел из него». Не имея возможности прикоснуться ко Христу, исполненный ненависти к Нему, он вымещает свою злобу на этом бедном создании. Когда Христос благодатию Своею освобождает чью-то душу из рук нечистого, это происходит не без болезненных сотрясений для этого человека. Бес вскричал громким голосом, чтобы показать, какой он страшный, и напугать всех.

«И все ужаснулись, так что друг друга спрашивали: что это?» Но это уже был не страх перед нечистым духом, а священный ужас перед присутствием Божиим: «Что это за новое учение, что Он и духам нечистым повелевает со властью, и они повинуются Ему?» Несомненно, это должно быть от Бога, Который таким образом свидетельствует о Своем приходе к ним. Неужели для них теперь неясно, что в их интересах — вступить в дружбу с Ним, а не отвергнуть Его? «И скоро разошлась о Нем молва по всей окрестности в Галилее». И доныне весть о Том, Кто столь чудесно совершает Свой путь ко Кресту и Воскресению, на устах у всех. До скончания мира будут свидетели, что только словом Христовым будет побеждена вся ложь земли и преисподней, и только Его силой можно сокрушить зло, взявшее небывалую власть над людьми.

Оставивши Назарет, И. Христос пришел в Капернаум. Здесь в ближайшую по прибытии субботу Он по обычаю вошел в синагогу и стал учить. Слово Его производило сильное впечатление на слушателей, потому что оно было со властию (ср. Мф. 7:29. § 40). Тут же, в синагоге, был человек, одержимый духом нечистым, и с ним случился в это время припадок. Злой дух трепетно молил Христа о пощаде, высказывая предчувствие, что Христос пришел разрушить демонское царство (нас),и исповедуя, что Он—Святый Божий (о αγιος του θεού: злой дух называет так Христа, по противоположности с собою и, следовательно, обозначает Его как святейшаго, святого в полном, единственном смысле слова). И. Христос властно повелевает демону замолчать, не желая получать исповедание от нечистой силы, и выйти из человека. И бес не мог ослушаться Христа, хотя при выходе его из человека, припадок с последним усилился до того, что больной громким голосом закричал и упал, однакоже это не сопровождалось обычным в таких случаях членовредительством (Лк.). Исцеление бесноватаго в Капернаумской синагоге было первое чудо этого рода, а потому оно произвело сильное впечатлепие на присутствующих, граничившее с чувством страха, и все недоумевали: что словосие (Лк.), что учение новое сие (Мк.), которое сопровождается такими чудесами? Слух об этом чуде далеко разнесся в окрестностях Капернаума.

Ничего подобного не видели раньше находившиеся в синагоге, и потому напал на всех ужас (Лк. 4:36).

И ужасошася (ужаснулись) вси, якоже стязатися им к себи, глаголющим (так что друг друга спрашивали): что есть cиe (что это?) Ужаснулись и друг друга спрашивали, – потому что видели чудо изгнания беса одним словом Христовым, безо всяких заклинаний, одной собственной Его властью. Что это за новое учение и пр. Видя явление необычайной новой силы И. Христа над бесами, свидетели чуда заключали, что обладающий этой новой силой обладает и новым Божественным учением, имеет и новое Божественное откровение, которое и свидетельствует как истинное новыми, совершаемыми Божией силой, необычайными делами или чудесами.

Реакция зрителей очень сильная, увиденное вызвало у них ужас. Вряд ли его можно объяснить тем, что жители Капернаума впервые в жизни присутствовали при изгнании беса. В то время экзорцисты тоже были, и многие из них успешно справлялись с бесами. Что-то другое поразило их, не только Его сила и манера говорить. Недаром их слова были о новом учении. Марк, описывая реакцию людей на учение или поведение Иисуса, будет очень часто употреблять слова, передающие высшую степень удивления: «изумились, оцепенели, ужаснулись». Страх, пусть и неосознанный, говорил о встрече с Божественным, ведь все изгнания и исцеления, совершенные Иисусом, свидетельствовали о прорыве Царства Бога в этот мир (ср. Мф. 12:28; Лк. 11:20).

Затем Спаситель отправился в самый Капернаум и там начал в обширных размерах проявлять Свою проповедническую и благотворительную деятельность. Как и в Назарете, Он прежде всего направился в синагогу, где и поучал народ, во множестве собравшийся послушать великаго проповедника. Проповедь на этот раз нарушена была не бурным ропотом собрания, а одним несчастным, который, одержимый силою злобы, не в состоянии был вынести присутствия Сына Божия, пришедшаго ниспровергнуть царство злобы (Мк. 1:23-28, Лк. 4:31-37). Среди безмолвной тишины собрания, всецело поглощеннаго потоком божестненнаго благовестия, вдруг раздался пронзительный крик несчастнаго, который начал изступленно кричать: «Оставь; что тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты пришел погубить нас; знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий». Подобные несчастные люди, одержимые нечистыми духами, в древности не пользовались никакими приютами, и их болезнь считалась неизлечимой. Но Христос хотел открыто показать, что Он пришел спасти погибших. Он обернулся к беснующемуся страдальцу и, признавая в нем раба нечистаго духа, обратился к духу с строгим повелением: «замолчи и выйди из него». Сила Божественнаго повеления была непреодолима. Бесноватый упал на землю, в страшных судорогах крича и корчась. Но все это скоро прошло. Человек встал здоровым; все в нем показывало, что он освободился от подавлявшей его силы, и теперь был в своем здравом разсудке. Никогда прежде не совершалось такого великаго и поразительнаго чуда, и все присутствовавшие разошлись по домам с чувством неописаннаго изумления.