Евангелие от Луки, Глава 23, стих 23. Толкования стиха

Пилат имел довольно приемлемости для истины, чтобы не оскорбиться этим замечанием. Он еще более желает освободить Иисуса. Но он не тверд.

Раздалось: если сего отпустишь, то ты окажешь себя неверным императору – и Пилат пал. В самом деле, подозрительному Тиверию весьма не трудно было надуть в уши об измене дому Иудейского прокуратора. Пилат так этого испугался, что сейчас садится на свое судейское место и попытавшись еще привесть к жалости народ, представляет ему Иисуса с словами: вот царь ваш. Но когда ему не внимают, предает Иисуса на распятие, умыв только руки пред народом в знак неповинности своей в крови праведника, которую принимают на себя озлобленные Иудеи, обещаясь передать ее и детям своим, как дорогое наследство.

+++Горский А. В. прот. История Евангельская и Церкви Апостольской. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 225++

Враги Господа, чтобы побудить Пилата произнести смертный приговор над Иисусом, прибегают к решительному средству, намекают ему, что если он отпустит обвиняемого в присвоении Себе царскаго достоинства, то они сделают на него донос в Рим. Это надломило решимость Пилата освободить Иисуса. Он, впрочем, делает еще одну попытку к этому: обращаясь к национальному самолюбию иудеев, к их мечтам о самостоятельности, о своем Царе, он выводить Иисуса на каменный помост пред судилищем и говорит народу: „се, Царь ваш!.. Царя ли вашего распну?* Этим он хотел сказать дошедшим до неразумия в своей злобе иудеям, что, если бы Иисус и действительно заявил Себя царем иудейским, им-то не следовало забывать о себе, о своих надеждах иметь своего собственнаго, самостоятельнаго царя, о своей вражде против Рима. Не следовало бы им если не стремиться поддержать Иисуса в Его стремлениях сделаться Царем иудейским, то, по крайней мере, не предавать Его суду римской власти? Иначе ведь они действуют в интересах Рима. Но иудеи так озлобились против Иисуса, что, лишь бы погубить Его, отказываются от своей национальности и кричат: „нет у нас Царя, кроме Кесаря». Тогда, наконец, Пилат предал им Иисуса на пропятие. При этом ев. Матфей разсказывает, что Пилат, отдавая народу Иисуса, умыл руки пред иудеями (ср. Втор. 21:6.), сказавши: „неповинен я в крови праведника Сего; смотрите вы". А эти, произнося над собою горький приговор, отвечали: „кровь Его на нас и на детях наших».

И теперь, вместо того, чтобы оправиться от первого смущения и проявить ту сильную римскую власть, какая ему вверена над народом иудейским, Пилат совсем растерялся. Судьей теперь стала толпа, а он ограничился ролью робкого защитника.

«Какое же зло сделал Он вам, что вы требуете позорной казни Его?» — спросил Пилат. Вместо прямого ответа на этот вопрос, толпа еще сильнее закричала: да будет распят.

Странный Пилат! Добивается, чтобы настроенная и озверелая толпа ответила ему, за что она требует казни Иисуса!

В третий раз он обращается к этой толпе: «Какое же зло сделал Он? я ничего достойного смерти не нашел в Нем и потому не могу согласиться на Его казнь. Если хотите, в угоду вам, я накажу Его, но смерти не предам».

Совесть римлянина и на сей раз не была глуха. Смелое указание Иисуса Христа на Судию Небесного, явный намек на несчастную участь, ожидающую Его гонителей, твердая решимость исполнить Свое великое предназначение, прозрение в тайну совести Пилатовой, кажется, совершенно устранили неблагоприятную перемену мыслей, которая могла произойти в последнем из-за молчания Господа на его вопросы и даже угрозы. Если судья не слышал от Подсудимого признания в том, что Он есть Сын Божий, то не слышал и отрицания. Между тем, мог полагать, что необыкновенный Узник имеет какие-либо особенные причины не открывать тайны Своего лица и происхождения. Поэтому, выйдя из претории, Пилат, по замечанию св. Иоанна (Ин. 19:12), не только не изменил прежнюю позицию защитника невиновности Иисусовой, но еще усерднее начал искать возможность спасти Его от смерти. Молчание евангелиста не позволяет сказать с уверенностью, к чему именно обращался прокуратор для достижения этой цели и что было сказано им первосвященникам.
   Прокуратору явно нельзя было утверждать, что Обвиняемый не признает Себя виновным в присвоении имени Сына Божьего, ибо кроме того, что Господь не отрекся перед ним от этого наименования, первосвященники могли вдруг представить свидетелей того, что Он называл Себя Сыном Божьим; нельзя было Пилату заявить, и что обвинение Иисуса Христа в наименовании Себя Сыном Божьим не составляет преступления, достойного смерти, ибо не его было дело судить о тяжести преступлений, касающихся иудейской религии. Но тем с большим правом Пилат мог объявить первосвященникам, что подсудимый Узник если в чем-либо и виновен, то уже наказан за то слишком; и несправедливо было бы за одно и то же наказывать так жестоко дважды; мог снова отклонять от себя окончательное решение дела под предлогом необходимого совещания с Иродом, к области которого принадлежал Иисус Христос, мог даже, как представитель кесаря, явно принять Господа под защиту римского правосудия, как человека, гонимого синедрионом по личным мотивам.
   Как бы то ни было, защита Пилата была так действенна, что первосвященники принуждены были оставить обвинение Господа в нарушении отечественных законов и почли за лучшее снова обратиться к одному уголовному извету — к измене кесарю. Во время последнего Пилатова допроса фарисейские и саддукейские лжеполитики имели полную возможность договориться между собой и найти средство, как усилить этот извет и сделать его неотразимым для прокуратора. «Итак, ты хочешь, — вскричали гордо первосвященники, — избавить Его от казни? Поступай, как угодно, но знай, что если ты Его отпустишь свободным, то ты не друг кесарю: всякий, кто называет себя царем, есть противник кесарю» (Ин. 19:12). Наущенная чернь кричала то же самое, упрекая Пилата в неверности своему государю.
   При этих неожиданных словах внезапно исчезла вся твердость Пилата…
   «Друг кесарев» — было такое наименование, которым гордились знатнейшие люди в Риме, начальники обширнейших провинций. Сам Ирод Великий почитал за особенную честь именоваться и слыть в народе другом Августа. Тем более должен был дорожить этим наименованием римский всадник, который еще весьма далек был от того, чтобы повелитель света назвал его своим другом…
   «Если освободишь Его, то ты враг кесарю», — слова эти, сказанные перед всем народом устами целого синедриона, были ужаснее грома. Из них открывалось, что первосвященники готовы перенести дело на суд кесаря, чтобы там обвинять вместе с Иисусом Христом и Пилата как изменника, который нерадит о чести и выгодах своего владыки. Для Пилата эти угрозы тем более имели силу, чем менее он в качестве правителя Иудеи свободен был от проступков, за которые по справедливости и с успехом можно было обвинять его перед кесарем, особенно таким врагам, которые действовали в Риме и золотом, и происками.
   Еще бы не так ужасало обвинение перед кесарем в измене, если бы на римском престоле сидел тогда Август или ему подобный. Можно было надеяться, что полубог римский великодушно рассмотрит дело в истинном его виде и не поставит Иисусу Христу в вину одного наименования себя царем. Но Рим стонал тогда под железным скипетром Тиверия — чудовища, которое, не имея доверия и жалости даже к родным, питаясь сомнениями и притворством, терзало всякого по малейшему подозрению; у которого самые бесстыдные изветы всегда находили отклик и награду.
   Кроме будущей опасности со стороны кесаря, нужно было страшиться и настоящей — со стороны народа. Необузданная, наущенная фарисеями толпа становилась час от часу наглее и мятежнее. Свирепый крик ее уже показывал, что она готова на любое насилие. Горсть преторианцев ничего не значила в сравнении с бесчисленным множеством иудеев, собравшихся со всего света на праздник Пасхи. Кроме опасности народного возмущения, за него пришлось бы еще отвечать перед кесарем. Что же, если бы Тиверий узнал, что единственной причиной возмущения был отказ римского прокуратора народу иудейскому, требовавшему казни для личного врага Тивериева, каким считали мнимого домогателя престола иудейского?!
   Подобные мысли могли смутить и не Пилата, человека с не окончательно заглушенной совестью, имеющего понятие о справедливости и некоторую склонность к ней, но из детства привыкшего, по примеру вельмож римских, ставить свою выгоду выше нравственности, смотреть не столько на совесть, сколько на обстоятельства — угождение кесарю почитать высшим законом своих действий, казаться справедливым, где можно это делать без вреда для себя, по крайней мере, важного; человека, не знакомого с истинной религией, с лучшими переживаниями и надеждами рода человеческого, теми переживаниями, которые создают истинных героев добродетели, теми надеждами, без которых самая возвышенная нравственность зыбка и ненадежна.
   Чтобы для защиты невиновного отказаться всенародно от дружбы с кесарем, презреть опасность для собственной жизни, для такой высокой жертвы и в язычестве необходим был твердый дух Регула, бескорыстие Цинцинната, но дух Регулов и Цинциннатов давно оставил Капитолий, наполненный льстецами Августа и рабами Тиверия.
   Добавим еще одну мысль. Если некоторые из древних учителей Церкви предполагали, будто Иуда продал своего Учителя в надежде, что Он посредством сверхъестественных сил освободится из рук Своих врагов, то еще основательнее предположить, что Пилат, решившись осудить Иисуса Христа на смерть, вероятно, надеялся, что боги, если Он их сын, не замедлят спасти Его от казни, столь позорной для их божеского достоинства.
   Сообразив все это, легко понять, каким образом крик народа и первосвященников пересилил ослабевшую волю судьи.
   Решившись уступить необходимости, Пилат взошел на судейское место для окончания суда. Господь, доселе остававшийся в претории, был выведен на лифостротон для выслушивания приговора. Обвинители также приблизились; вместо шума наступила тишина: все ожидали, что скажет Пилат и чем закончится дело, столь необыкновенное.
   «Се Царь ваш!» — воскликнул невольно Пилат, при взгляде на Того, Которого надлежало теперь, вопреки совести и желанию, осудить на смерть.
   «Распять, распять Его!» — закричала буйная толпа, желая прекратить зрелище, и для нее нелегкое.
   «Как? Царя вашего распять?..»
   «Распять, распять Его!»

Это уже третья попытка со стороны Пилата отпустить И. Христа, потому что он видел полную Его невинность (22 ст.). Тут он снова повторяет то, что говорил раньше, – предлагает наказать, т. е. подвергнуть бичеванию (о бичевании чит. в объясн. 16), или отпустить ради праздника Господа, а не Варавву (ст. 17 и 18); но не имел настолько твердости духа, чтобы отстоять Его. Евреи, по научению своих начальников, злейших врагов Господа, повествует св. Лука, продолжали с великим криком (прилежаху гласы великими) просяще (требовать) Его на распятие: и устояху гласи их и архиерейстии (и превозмог крик их и первосвященников). Пилат же посуди быти (решил быть) по прошению их. У еванг. Иоанна говорится, что иудеи уже начали грозить Пилату, кричали: если отпустишь Его (И. Хр.), ты не друг Кесарю: всякий, делающий себя царем, противник Кесарю (Ин. 19:12). У еванг. Матфея тут сказано: Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается (Мф. 27:24), решился осудить Иисуса. Так, сколько ни старался Пилат защищать и освободить Господа, не мог; тем не менее он виновен в осуждении невинного Господа: как правитель, он мог, имел силу и власть освободить И. Христа, но не сделал этого, – не сделал из-за того, чтобы не возбудить против себя иудейского народа и не прогневать Кесаря, таким образом поберег больше себя, чем невинного Господа. В Евангелии же Матфея говорится, что когда Пилат решился отдать И. Христа на смерть, то взял воды и умыл руки пред народом и сказал: не повинен я в крови Праведника сего: смотрите вы сами. И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших (Мф. 27:24–25). У евреев, при нахождении трупа убитого человека, был обычай умывать руки в доказательство того, что умывающий невиновен в пролитии крови этого человека (Втор. 26:6). Пилат, решась осудить И. Христа, пользуется этим иудейским обычаем, чтобы снять с себя ответственность в смерти Его. Смотрите вы сами, т. е. я слагаю с себя ответственность, а вы уже будете отвечать за насильственную смерть этого, по моему мнению, невинного человека; вы принуждаете меня пролить кровь Иисуса, вы и отвечайте за нее. Понятно, что умовение рук Пилатом не сделало его безответным в смерти невинного и осужденного на смерть Господа, потому что, он, как сказано, по обязанности правителя, должен был защитить и отпустить И. Христа, не смотря ни на какое противодействие, что со стороны иудеев, и мог бы это сделать: так как у него были в распоряжении римские легионы; но он этого не сделал. Он даже не принимал никакой меры к тому, чтобы успокоить народную ярость и злобу, хотя неоднократно объявлял, что не находит в Господе решительно никакой вины. Он даже забыл, что поступает вопреки здравому смыслу, когда, по Матфею (Мф. 27:22) и Марку (Мк. 15:12), предлагал народу такой вопрос: что же хотите, чтобы я сделал с тем, кого вы называете Христом, Царем Иудейским? Разве народу принадлежит право суда, а не ему самому? Разве он не мог, и отпустив Варавву, в то же время отпустить и Христа, если признавал Его невинным? Следовательно, человекоугодие довело Пилата до поступка против Бога, совести и закона. – Бойся, христианин, человекоугодия, оно часто побуждает и заставляет действовать против долга, против чести, против совести, нередко прямо – ко вреду другим! Ап. Павел прямо сказал: Если бы я угождал людям, то не был бы рабом Христовым. (Гал. 1:10.) Кровь Его на нас и пр., т. е. мы принимаем ответственность за смерть Христову на себя и не только на себя, но и на свое потомство. «Такова безрассудная ярость, такова злая страсть!» восклицает при этом Златоуст. И сбылась во всей точности эта ужасная клятва на несчастном иудейском народе, жестоко он был наказан за отвержение Христа. В 70 г. от Р. Хр. иудеи возмутились против римлян. Тогда римляне разрушили их столицу Иерусалим, сожгли храм и их, иудеев, многих посекли мечами, многих распяли на крестах, – иные умерли от открывшихся в осажденном Иерусалиме голода и болезни, – а оставшихся в живых рассеяли по всему свету. И до ныне они, как чада убивших Господа, носят на себе кровь Его; ибо у всех находятся в презрении, и самое имя сего народа стало уничижительным прозвищем людей алчных, хитрых и самых низких. Наказан был от Бога и Пилат за невинное осуждение Господа. Между прочим именно и за это осуждение, вследствие жалобы Марии Магдалины, римский император лишил его должности Иудейского правителя и сослал в ссылку в Галлию. Здесь, изнуренный печалию и скукою, терзаемый угрызениями совести и отчаянием, Пилат сам себя лишил жизни (Воскр. Чт. 22 г.)

Они привели Невинного и Правого (Исх 23:7) к Пилату. Они неистовствовали против Него и извергали хулу, и измышляли ложь. Они упорствовали в жестокосердии, обвиняя Его. Тогда Пилат решил, пусть будет так, как они хотят, хотя он при всех говорил: я ничего достойного смерти не нашел в Нем (Лк 23:15). Но сказано: они продолжали с великим криком требовать, чтобы Он был распят (Лк 23:23). Господь укорил их за этот немилосердный и беззаконный крик словами пророка Исаии: Виноградник Господа Саваофа есть дом Израилев, и мужи Иуды - любимое насаждение Его. И ждал Он правосудия, но вот - кровопролитие; ждал правды, и вот - вопль (Ис 5:7). В другом месте он говорил о них: Горе им, что они удалились от Меня; гибель им, что они отпали от Меня! Я спасал их, а они ложь говорили на Меня (Ос 7:13). И опять-таки написано: падут от меча князья их за дерзость языка своего (Ос 7:16).

Еще дважды Пилат прямо заявляет, что он, римский наместник и судья, не найдя в Иисусе никакой вины, хочет Его освободить. Но что дурного Он сделал? – этот риторический вопрос подчеркивает, что Пилат не считал серьезными обвинения Синедриона.

+++Кузнецова В. Н. Евангелие от Луки. Комментарий. М.: 2004. С. 514++

Теперь уже было очевидно, к чему клонится дело. Напрасно Пилат, пользуясь каждым затишьем в смятении, настаивал на своем, настаивал довольно упорно, но —увы—с каждым моментом ослабевая все более и более. «Какое же зло сделал Он?» спрашивает опять совершенно растерявшийся правитель. «Я ничего достойнаго смерти не нашел в Нем; вы привели ко мне этого человека, как развращающаго народ; я при вас изследовал дело и не нашел Его виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его. Изследовал это дело и Ирод Антипа, и также ничего не нашел в Нем достойнаго смерти. Поэтому, самое большее, что можно сделать, это наказать Его примерно и затем отпустить» (Лк. 23:14-22). Но такими речами нельзя было убедить толпы, которая очевидно близко подошла к тому страшному психологическому моменту, когда она ничего уже не понимает, а в слепом изступлении кричит раз затверженныя слова. Притом эта речь вполне выдала иудеям всю нерешительность Пилата и в действительности показывала, что перевес уже на стороне толпы. Поэтому все сильнее и сильнее оглашали они воздух своими неистовыми, отвратительными криками: «Смерть Ему! Распни Его, а отпусти нам Варавву!» И Пилату, присутствовавшему при этой оргии темных сил злобы, не могла опять не вспомниться та сцена, которая разыгралась несколько лет тому назад перед его дворцом в Кесарии, когда та-же иудейская чернь, во главе с своими старейшинами, неистово завывала и вопила в течение целых шести дней, не боясь угрожавшей ей смерти от легионеров, и не прекращала осады дворца до тех пор, пока гордый римский прокуратор не уступил этим невыносимым, неотступным крикам и не дал восторжествовать этой самой презренной толпе Ant. 18:3, 1. . Тогда дело шло о поддержании чести римских знамен, и все-таки Пилат уступил; а теперь дело идет лишь о защите невиннаго человека от ослепленной злобы Его врагов, иудея же от иудеев,—стоит ли настаивать особенно? Но когда он, изнемогая в борьбе, бросил взгляд на Самого Узника, то в нем не могло опять не воспрянуть римское чувство правды, ставившее в лучших его представителях справедливость выше всего на свете Pereat mundus, fiat justitia! . Пред ним стояло само воплощение невинности. Среди этой неистово кричащей, топающей и ожесточенно размахивающей руками толпы, среди этих искаженных злобою отвратительных лиц с сверкающими кровожадными глазами, как таинственная тень недвижимо стояла высокая, облаченная в белый плащ фигура Бож. Узника, Который, видимо погруженный в Свои божественныя думы, как будто не замечал ничего из происходившаго вокруг Его, как будто все это нисколько не касалось Его, и неистовые кровожадные крики относились к кому-то другому. Такие изумительное спокойствие Узника, в виду угрожавшей Ему страшной участи, не могло не затронуть в натуре римлянина самых горячих чувств симпатии, так как он, к удивлению, видел, что и среди иудеев бывают свои Кориоланы, Регулы и Муции Сцеволы. Но, конечно, такое благородное мужество есть редкое исключение среди этого вообще презреннаго, нахально-дерзкаго, а вместе с тем и трусливаго народа, и потому нужно спасти этого Галилеянина. Тогда он делает еще одну попытку спасти Узника. Полагая, что можно будет утолить кровожадную ярость Его врагов, не прибегая к крайности, он порешил подвергнуть Его бичеванию, чтобы после такого наказания, составлявшаго, так сказать, компромисс между правосудием и милостью (с языческо-иудейской точки зрения), можно было покончить все это дело. Поэтому разбойник Варавва был освобожден, а Христос приговорен к наказанию.

Сделав соответствующее распоряжение, Пилат встал с трибунала и удалился во внутренние покои дворца. По установившемуся обычаю, бичевание обыкновенно было прелюдией к смертной казни, и потому сборище врагов Христа ликовало. Наказание это было ужасное, и римские граждане на основании различных законов были освобождены от него. Зато все, не имевшие прав римскаго гражданства, а особенно в безпокойных провинциях, подвергались безпощадному бичеванию. Христос был взят близ стоявшими воинами и сопровождаемый гиком и гвалтом злорадствующей черни отведен был во двор претории, где находились все необходимыя принадлежности наказания. Узника, осужденнаго на это наказание Flagellatio , привязывали к столбу и по обнаженной спине бичевали особыми бичами с колючими наконечниками, от которых все тело жертвы превращалось в одну сплошную окровавленную рану. Неудивительно, что наказываемые скоро впадали в безчувствие, от котораго пробуждались с чувством невообразимых страданий. Такому же бичеванию впоследствии подвергались нередко и христианские мученики во время гонений. «Все присутствовавшие (при одном таком бичевании в Смирне), разсказывает Евсевий Кесарийский, пришли в ужас при виде того, что обнаружились самыя их спины и выступили наружу их мускулы, связи и даже самыя внутренности» Евсевий, История, 4.15 . Моисеево законодательство с его обычным духом гуманности ограничило наказание определенным числом ударов. По нему, «сорок ударов можно дать, а не более, чтобы от многих ударов брат твой не был обезображен пред глазами твоими» (Втор. 25:3). Но этот гуманный закон, при безправии того времени, не соблюдался, а в данном случае тем более, что бичевание было совершаемо в силу приговора, решеннаго судом, следовательно, по римскому законодательству, которое не знало никаких ограничений. При обычном порядке вещей, так как бичевание считалось одним из способов дознания, при нем обыкновенно присутствовал и сам судья, который поощрял палачей в их ужасном занятии, приговаривая; «дай ему!» Мы можем быть уверены, что Пилат избавил себя от этой ужасной обязанности, и, удалившись во внутренние покои, хотел успокоиться от волнения и обдумать план дальнейшаго действия, а также, по всей вероятности, переговорить и с своей женой Клавдией, которая, как принявшая столь горячее участие в судьбе Узника, конечно не преминула лично сообщить своему мужу о пережитых ею во сне страданиях и вообще о всех своих недоумениях касательно Праведника• А в это время на дворе претории дело шло своим чередом. Закончив бичевание и имея Узника в полной «своей воли» (Лк. 23:25), грубые легионеры, обыкновенно набиравшиеся в провинциях из подонков населения, а также конечно и ближайшие враги Его, боявшиеся вступить в преторию, чтобы не оскверниться, но не бывшие в состоянии отказать себе в злобном удовольствии посмотреть па жестокое зрелище бичевавия, предавались обычным в то время издевательствам над Узником. Христос называл Себя царем: поэтому можно было позабавиться над Его царственностью. На плечи Ему наброшен был какой-то дырявый военный красный плащ, в руки на место императорскаго скипетра вложена тростинка, а на голову вместо обычнаго лавроваго венка надет колючий терновый венец Вероятно, из колючаго кустарника нубка, который и теперь в изобилии растет около стен Иерусалима. Tristram, Natural history of the Bible, crp. 420. Мнения в этом. отношении впрочем расходятся. См. у Маккавейскаго, стр. 153. , изранивший божеств. Страдальца. Довольные своею изобретательностью, ругатели, издевательски преклоняясь пред Ним, насмешливо восклицали: да здравствует, царь иудейский! Радуйся, царь иудейский!“ Χαιρε о βασιλευς!— Ave, Caesar! Мф. 27:29; Мк. 15:18 Ср. Martial, Epigr. 16:73: ״Hoc didici per me dicere: Caesar, ave!״ Этому крику иудеи вторили: ״шалом лека, мелек га-егудим!“ и сопровождали эти восклицания ударами по голове, плеванием в лицо ע всевозможными вообще выходками, к каким только ено- собна грубая, изобретательная на жестокости и низости чернь.

Неизвестно, сколько времени длилось это поругание, но все связанныя с ним жестокости и издевательства не в состоянии были вызвать ни единаго вздоха из груди Бож. Страдальца. Он мог бы просить о пощаде, мог бы вздохами и болезненными воплями умолять Своих палачей о сострадании. Ведь человече- ское сердце бьется и в самой грубой, закоснелой груди. Но Он безмолвствовал—хотя безмолвствовал потому, что сознавал Свое безконечное торжество и превосходство над ними. В Гефсиманском саду Он изнемогал под невыносимым бременем Своей душевной тоски и с воплями взывал к Отцу Своему Небесному, умоляя Его, «да мимо идет чаша сия»,—а теперь, когда уже начал пить эту горькую чашу страданий, Он обнаруживал спокойную радость победителя. Его безмолвие было ясным знаком всецелой самопреданиости на волю Своего Отца. Безропотно перенося поругания, Он исполнял дело Своей жизни, в согласии с предвечным определением небеснаго совета и в силу любви к Своему заблудшему народу и всему миру. Для человеческих очей Его царственный дух был покрыт тучами телесной скорби и муки; но тем явственнее предносился Ему торжествующий конец Его земной жизни. Он близился к смерти, чтобы победить и разрушить смерть с ея делами тления и воскреснуть в качестве Жизнодавца и Основателя церкви, которая должна спасти мир См. Geikie, Life of Christ. 2, стр. 550. !

Такое победоносное торжество Бож. Страдальца среди всех мук унижения едва ли могло ускользнуть от внимания римскаго прокуратора, который, будучи и сам глубоко заинтересован в судьбе этого Узника, наверно проникся еще большим благоговением и страхом к Нему, когда получил возможность лично узнать от своей жены Клавдии причину встревоживших ее недоумений касательно «Праведника», и потому у него более чем когда-либо явилось желание оказать защиту попираемой невинности. Но как ее оказать? На почве формального суда дело было в сущности уже проиграно. Самое бичевание и поругание по порядку римскаго уголовнаго судопроизводства было знаком того, что обвиняемый признавался виновным и для него наступало преддверие заслуженных им кар Бл. Иероним, в своем объяс. Мф. гл. 27, говорит: ״Известно, что Пилат поступал сообразно с римскими законами, в которых постановлялось, чтобы человек, осуждавшийся на распятие, предварительно подвергался бичеванию (prius flagellis verberetur)‘‘. Ср. Cic. in Ver. v, 63; Liv. x, 9; Sen. 12. 3:16; Jos. Bell. Jud. 2:14, 9 и др. у Маккавейскаго, стр. 148, прим. 2. . Так это понято было и легионерами и сборищем иудейским, и напрасно Пилат пытался придать этому акту другой, так сказать, искупительный смысл. Но потеряв дело на юридической почве, он однакоже не терял еще надежды на возможность спасти невиннаго, но его убеждению, Узника. Успокоившись от волнения, он вновь вышел на гаввафу и, собрав все свое мужество, опять повторил свой оправдательный приговор: «Вот, сказал он, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины» (Ин. 19:4). Толпа, конечно, не ожидала подобнаго заявления, и не успела еще оправиться от недоумения, как из претории «вышел Иисус в терновом венке и в багрянице». Он был истерзан и изранен, с чела Его струилась по лицу кровь,—но все το-же величавое спокойствие светилось в этих чудесно добрых, всепрощающих очах и победоносная царственность сказывалась во всей фигуре и ея движениях. Даже каменное сердце должно было смягчиться при виде этой униженной и попранной царственности невинно страждущаго человека, и Пилат, воспользовавшись благоприятным моментом и взывая к простому человеческому состраданию, воскликнул: «се, человек!» Подумайте, ведь это тоже человек,—и неужели Он не заслуживает простого человеческаго сострадания?—

Когда первосвященники поняли, что Пилат намерен все-таки отпустить Христа, они решили добиться Его казни с помощью угроз. Как только Пилат появился из здания претории Претория – резиденция римского наместника. и вновь спросил иудеев: «Царя ли вашего распну?», – они, словно забыв, что ненавидят язычников и римскую власть, закричали: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19:12). Угроза иудеев написать донос императору подействовала на Пилата, и он уступил их желанию. Разбойник Варавва получил свободу, а Христос был приговорен к распятию. Пилат демонстративно умыл руки перед народом, сказав: «Невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы» (Мф. 27:24). На эту попытку самооправдания толпа отреагировала криком: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27:25) – то есть иудеи приняли на себя ответственность за смерть Христа. Подлинное значение этих безумных слов открылось вскоре, когда римляне потопили Иерусалим в крови и разрушили его, а также в дальнейшей истории еврейского народа, полной кровавых гонений и преследований.

После суда Христос опять отдан был в руки римских воинов для исполнения приговора.