Евангелие от Иоанна, Глава 6, стих 67. Толкования стиха

И вот что касается тех немногих, которые остались. Тогда Иисус сказал двенадцати (то есть тем двенадцати, которые остались): не хотите ли и вы отойти?. Даже Иуда не ушел. Но почему он остался, Господу уже было ясно, а нам потом открылось.

Видя, как расходятся ученики, Иисус спрашивает у Двенадцати: «...Не хотите ли и вы уйти?» (Ин. 6:67), «Ответил Ему Симон Петр: Господи, к кому мы пойдем? Ты имеешь слова жизни вечной» (Ин. 6:68). Это совсем не означает, что Пётр или другие апостолы понимали всё то, что говорил им Иисус. Но они «уверовали и познали», что Он – «Христос, Святой Божий». А поэтому не сомневались в божественном происхождении Его учения, как бы оно ни было для них необычно (вспомним здесь Никодима).

Шестая глава началась с того, что Иисус на горе, в окружении учеников, обращается с вопросом к Филиппу, «испытывая его». После чуда апостолы с наполненными корзинами переправляются в Капернаум. Беседа в синагоге о Хлебе, сходящем с неба, прерывается отступлением об избрании Отцом (Ин. 6:37-47). А затем продолжается, уже до совсем непонятных вещей – Иисус предлагает собравшимся есть Себя. По окончании беседы неверующие ученики уходят от Него – это избрание осуществляется на деле. Поэтому «испытание» учеников происходит не во время насыщения многих тысяч в пустыне, а во время той беседы, которая происходит после чуда. Сам Иисус и Его учение как объект веры становятся испытанием для учеников.

Итак, иудеев шокирует, что предлагаемый им Христом ритуал похож на языческий. Заканчивая Свое слово о «хлебе жизни», Он спрашивает у апостолов: «Не хотите ли и вы отойти?» И тогда Петр восклицает: «К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога Живаго». Слово «Христос», правда, присутствует не во всех рукописях, но есть слова «Святой Божий», означающие: «в Тебе пребывает святость Бога». Это восклицание Петра очень похоже на его же слова из 16-й главы Евангелия от Матфея: «Ты — Христос, Сын Бога Живаго». То же мы находим и в Евангелии от Марка (Мк. 8:27—30): здесь, хотя и в несколько иной ситуации, мы сталкиваемся с тем же исповеданием. Апостолы растеряны и не знают, что ответить на вопрос Учителя, а Петр восклицает от их лица: «Ты Христос», то есть «в Тебе пребывает полнота Божия».

В 6-й главе Евангелия от Иоанна слова «жизнь», «жизнь вечная» повторяются многократно. «Жизнь вечная» — это не загробный мир, это жизнь в полноте вообще — и там, и здесь, на земле. Это жизнь, в ходе которой одерживается победа над смертью. Это жизнь, к которой мы прорываемся и приходим уже здесь. И это принципиально отличает христианство от, скажем, религии древних египтян, для которых настоящая жизнь начиналась лишь после смерти. Знаменитый русский египтолог академик Б.А. Тураев писал, что египтянин буквально с ранней юности и в течение всей своей жизни готовился к тому, чтобы умереть. Для него делалась гробница, запасались утварь и еда, которые понадобятся ему там, за дверями гробницы, после смерти. И возможно, именно по аналогии с египетской религией у некоторых церковных писателей-христиан звучит мысль о том, что реальная жизнь начинается после смерти.

Новый Завет говорит нам совсем о другом: реальная жизнь, жизнь во всей полноте, та, которую Иисус в Евангелии от Иоанна называет «жизнью вечной», начинается уже здесь и торжествует, осуществляясь именно как Царство Небесное, Царство Божие. Именно потому и возможна победа над смертью, что одерживается она уже здесь. Все, что ждет нас за дверями смерти, будет только продолжением того, что есть уже здесь. Об этом говорится в Евангелии от Марка: «Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царство Божие, пришедшее в силе» (Мк. 9:1). И когда мы взираем на жизнь святых, то понимаем, что гражданами Царства Небесного они стали не после смерти, а уже при жизни, вкусив Царство во всей его полноте.

Следует немного сказать о слове «жизнь» и о словосочетании «жизнь вечная». В славянских текстах Священного Писания и богослужебных книг в одних случаях употребляется слово «жизнь», а в других — «живот». Иногда приходится слышать такое толкование: когда в церковном языке употребляется слово «жизнь», то речь идет о жизни биологической, а когда слово «живот» — о жизни в ее полноте, о духовном ее начале. Чтобы понять, каково же значение этого слова в действительности, достаточно обратиться к тем же текстам на греческом языке, на котором они писались. В славянском переводе греческого Требника, в четвертой молитве об оглашенных, которая читается в начале чина крещения, есть слова: «И дающий Ему власть жизни вечныя». В греческом же оригинале употреблено слово ζωή, которое обычно переводится как «живот». В другой священнической молитве, читаемой в начале утрени, говорится: «И ненаветну жизнь нашу соблюди». Многие толкователи считают, что здесь речь идет о жизни мирской, что священник молится о соблюдении нашей ежедневной, обыденной жизни от всякого зла. Но в греческом варианте и здесь употреблено слово, которое в других местах переводится как «живот». Более того, в некоторых случаях в одном и том же Служебнике в Литургии Иоанна Златоуста это слово переведено как «живот», а в Литургии Василия Великого — как «жизнь».

Причина этих разночтений заключается в том, что в прежние времена тексты переводов не вычитывались, поэтому нередко одно и то же греческое слово переводилось на славянский по-разному. И наоборот: бывало так, что разные греческие слова передавались одним славянским словом. Значит, в этом словоупотреблении нет никакого богословского смысла, а есть лишь лингвистическая несообразность. Так что не стоит открывать в древних текстах какие-то «богословские глубины» там, где их нет. Наши богословские поиски нужно распространять на то, что действительно не понято, не прочитано. Вероятно, в богослужебные книги слова «жизнь» и «живот» попали из двух диалектов старославянского языка, так как перевод одной книги мог быть сделан в одной местности, а другой книги — в другой; в обоих случаях в тексты проникла местная лексика. Теперь уже самые компетентные лингвисты зачастую не могут с уверенностью сказать, каково же первоначальное происхождение того или иного славянского слова.

«Жизнь», «свет» и «мир» — вот три слова, которые многократно употребляются в Евангелии от Иоанна и которые можно назвать ключевыми. Они — почти синонимы. Это все то, что открывает людям Христос, все то, что Он показывает нам в мире (в значении «космос»), все вокруг нас. Это жизнь, которая через Его молитвы, через Его опыт видения реальности открывается нам в полноте. Это свет, который Он приносит в мир и которым Он Сам Себя называет, «Свет во откровение языков», как говорится в молитве Симеона Богоприимца. И этот мир — шалом, который Он нам дает и оставляет, жить в котором Он нас зовет и жить вне которого христианин уже не может. Потому что действительно там, где нет света, мира, жизни, для христианина образуется какой-то вакуум. И вместе с тем оказывается, что там, где появляется христианин, сразу обнаруживаются и жизнь, и мир, и свет. Ярчайшие примеры этого — жизнь матери Марии, Л.П. Карсавина, святого архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого).

Очевидцы рассказывают, как умирала в фашистском концлагере мать Мария и как радостно было присутствие этой больной, погибающей, почти ослепшей и потерявшей свои единственные очки женщины среди сокамерниц; о том, как погибал от туберкулеза в местечке Абезь, в лагере, Лев Платонович Карсавин, как, умирающий, он оставил окружавшим его людям и мир, и свет, и жизнь; о том, как в своих тюремно-лагерных странствиях архиепископ Лука тоже оставлял везде, где бы ни появлялся, — и мир, и свет, и жизнь.

Там, где появляется христианин, обнаруживаются все эти три момента, но одновременно — что-то одно, потому что за этими тремя словами, как за тремя гранями одной реальности, скрывается главное: присутствие Христово в мире. Так оно обнаруживается: для одних — через свет, для других — через жизнь, для третьих — через мир и, наверное, для каждого и каждой из нас — и через первое, и через второе, и через третье. В общем, мы понимаем, что за всем этим стоит что-то одно, но на человеческом языке не всегда хватает слов, чтобы выразить это во всей полноте. Каждое из слов — «мир», «свет», «жизнь» — раскрывается через другое.

Вопрос Иисуса апостолам не желают ли и они отойти

Иисус скорбел, конечно, что чувственно настроенная толпа не может отрешиться от своих предрассудков и лжеучений, не может возвыситься до понимания Его учения, но разделение всех следовавших прежде за Ним на верующих и не верующих в Него должно было произойти; оно было необходимо для успеха Его дела, и оно произошло теперь: Иисус остался с немногими учениками. Желая же испытать веру избранных Им Апостолов, Он спросил их: не хотите ли и вы отойти? Таким вопросом Он предоставил Апостолам полную свободу следовать за Ним или уйти от Него, по примеру других. От имени всех Апостолов Симон Петр отвечал: Господи! к кому нам идти? другого учителя, к которому мы могли бы перейти, нет; Ты, и только Один Ты, преподаешь такое учение, которое верующих в Тебя приведет к вечной жизни; Ты имеешь глаголы вечной жизни. Нет, мы не отойдем от Тебя; мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго.

Петр говорил так за всех Апостолов, но Иисус, проникая в душу каждого из них, поправил Петра, сказав, что не все они имеют такую веру, что один из них так же враждебно относится к Нему, как диавол. Иисус не сказал, кто именно этот один; но Евангелист поясняет, что это Он говорил об Иуде Искариоте, который после предал Его.

Когда именно запала в душу Иуды преступная мысль предать своего Учителя – неизвестно. Из дальнейшего повествования Евангелиста Иоанна мы знаем, что Иуда был казначеем малой общины Христовой, то есть носил ящик, в который верующие в Иисуса опускали свои пожертвования, и производил все расходы для удовлетворения скромных потребностей Иисуса и Апостолов; мы знаем также, что этот казначей был вор (Ин. 12:6), то есть присваивал себе из денежного ящика то, что составляло общее достояние. Сделавшись вором, не оставался ли Иуда в числе двенадцати только потому, что находил это выгодным для себя? Не задумал ли он давно уже предать Иисуса врагам Его, неотступно следовавшим за Ним всюду, куда бы Он ни пошел? – Если на этот вопрос следует отвечать утвердительно, то Иисус, указавший на одного из двенадцати как на изменника и врага Своего, обнаружил тем Свое всеведение; если же в то время Иуда еще не думал о предательстве, то Иисус, говоря так, доказал, что Ему ведомо и будущее. Как в том, так и в другом случае мы видим проявление Иисусом таких свойств, какие присущи только Богу.

После беседы о хлебе жизни Иисус вышел из Капернаума и ходил по Галилее. Евангелист Иоанн, повествуя о чудесном насыщении народа в пустыне, сказал, что в то время приближалась Пасха, праздник иудейский. Иисус всегда ходил на этот праздник в Иерусалим, но теперь не пошел и вообще не хотел быть в стране, называемой Иудеей, потому что Иудеи, то есть книжники, фарисеи и старейшины народные, задумав уже насильственным образом избавиться от Него, только искали случая убить Его (Ин. 7:1). Иисус не уклонился от крестной смерти, а Сам шел навстречу ей, когда это было необходимо для исполнения воли Пославшего Его. Теперь же время то еще не настало, и потому Он не пошел в Иерусалим, а продолжал проповедовать в Галилее.

Тайна рождения Иисуса была неизвестна врагам Его и говорить о ней теперь было бы бесцельно; но указать на тот путь, который может привести к вере во Христа, следовало. И вот, с этой целью Господь сказал: Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня (Ин. 6:44).

При буквальном понимании этих слов невольно задаешься вопросом: если прийти ко Христу и, следовательно, спастись могут лишь те из людей, которых привлечет к Нему Отец, то чем же виноваты те, которых Отец не привлек и не хочет привлечь к Нему? Отвечая на этот вопрос, мы должны вспомнить, что Бог-Отец, по беспредельной любви Своей к роду человеческому, по безграничной благости своей, желает, чтобы все люди спаслись; для этого Он и послал в мир Сына Своего единородного; для этого Он и зовет к Сыну всех, зовет делами, которые дал Сыну совершать всенародно. А при таких понятиях наших о Боге, основанных на учении Господа нашего Иисуса Христа, нельзя говорить, что Отец привлекает к Сыну не всех, а кого хочет. А если нельзя так говорить об Отце, то нельзя и понимать буквально вышеприведенные слова Иисуса Христа.

Как же надо понимать эти слова? Думаю, что в них речь идет не об Отце, к Которому все люди, по природе своей, должны иметь влечение, а о людях, из которых одни имеют естественное, врожденное влечение к своему Творцу, а другие, отуманив свой ум и ожесточив сердце свое, заглушили в себе это природное влечение. И если принять это разъяснение, то истинный смысл слов Господа будет таков: кто не имеет влечения к Богу-Отцу, кто не любит Его и не старается исполнять Его волю, словом, кто равнодушно относится к Отцу, кого ничто не влечет к Нему, тот, понятно, не пойдет и к Сыну; в Сыне открылся Отец, и если люди не интересуются Отцом, то станут ли интересоваться Сыном?

Да, никто не придет к Сыну, если не чувствует природного влечения к Отцу, и это мы видим почти повседневно в наш век неверия: люди, отвергающие бытие Бога или равнодушно относящиеся к вопросу о его бытии, совсем не интересуются и Евангелием. Зачем им знать Христа, в Котором открылся отвергаемый ими Бог? Бог, в бытие Которого они не верят, не влечет их к Себе. Вот почему они и не идут ко Христу. Люди же, ищущие Бога, следовательно, имеющие влечение к Нему, прежде всего берутся за Евангелие, то есть идут ко Христу и в Нем стараются познать Бога.

Таким образом, мысль Господа, выраженную в вышеприведенных словах Его, следует понимать так: Никто не придет ко Мне, если не имеет влечения к пославшему Меня Отцу. Правильность такого понимания Мысли Господней подтверждается Его же словами: Всякий, слышавший от Отца и научившийся, приходит ко Мне (Ин. 6:45).

После того, как отпали от Господа многие из последователей Его, Он обратился к 12 апостолам, как ближайшим, избранным из всех, Своим ученикам с этим вопросом, обратился не потому, что не знал их духовнаго расположения, но вопросом этим Он предоставил им полную свободу, следовать или не следовать за Ним, и—чтобы, услышав их исповедание, в этом найти утешение Своему духу, огорченному отпадением многих последователей. (Злат.)

Но уже теперь неверующим противополагаются верующие – в лице Двенадцати. На вопрос Иисуса, не хотят ли и они уйти (ст. 67), Петр, как и в синоптическом предании, исповедает их веру: «...πεπιστεύκαμεν και έγνώκαμεν» В Ин. перфектная форма выражает ее нерушимость. А глагол γινώσχω позволяет думать о ее умопостигаемом выражении. Вера, переведенная на язык понятий и исповедуемая словом. Знаменательно, что и глагол γινώσκω в библейском словоупотреблении содержит мысль о проникновении субъекта познания в его объект. Исповедуемая вера звучит иначе, чем у синоптиков, только в разночтении textus receptus исповедание Петра в Четвертом Евангелии совпадает с исповеданием в Мф. 16:16. Все древние рукописи имеют σύ ει ό άγιος τοΰ θεοΰ: Ты – святой Божий¹. Не совпадая с синоптическим исповеданием, оно может быть понимаемо как его второе исповедание, и те же перфектные формы звучат указанием на опыт Двенадцати. Христос имеет глаголы жизни вечной (ст. 68). Только Он один – потому и идти им не к кому. Но ссылка на глаголы жизни вечной возвращает нас к беседе о хлебе жизни. Христос их имеет как Святой Божий – Богом освященный и посланный в мир Сын Божий (ср. Ин. 10:36).

Это было печальное предзнаменование для дела Спасителя мира, С чувством скорби Он обратился и к Своим двенадцати апостолам с испытующим вопросом: «не хотите ли и вы отойти»?

не хотите ли и вы отойти? Вопрос Иисуса вызывает твердое исповедание Петра, который выразил мнение всех двенадцати учеников (см. Мф. 16:13-20; Мк. 8:27-29; Лк. 9:18-20).