Евангелие от Иоанна, Глава 20, стих 24. Толкования стиха

Не поверил ученик Христа Фома, когда сказали ему другие ученики, что они видели воскресшего Учителя. Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю. И, конечно, то же самое вот уже веками повторяет человечество.

Разве не на этом — увижу, прикоснусь, проверю — основана вся наука, все знание? Разве не на этом строят люди все свои теории и идеологии? И не только невозможного, но как будто и неверного, неправильного требует от нас Христос: Блаженны невидевшие, — говорит Он, — и уверовавшие. Но как же это так — не видеть и поверить? Да еще во что? Не просто в существование некоего высшего Духовного Существа — Бога, не просто в добро, справедливость или человечность, — нет.

Поверить в воскресение из мертвых — в то неслыханное, ни в какие рамки не укладывающееся благовестие, которым живет христианство, которое составляет всю его сущность: «Христос воскрес!»

Откуда же взяться этой вере? Разве можно заставить себя поверить?

Вот с печалью или же с озлоблением уходит человек от этого невозможного требования и возвращается к своим простым и ясным требованиям — увидеть, тронуть, ощутить, проверить. Но вот что странно: сколько он ни смотрит, ни проверяет и ни прикасается, все столь же неуловимой и таинственной остается та последняя истина, которую он ищет. И не только истина, но и самая простая житейская правда.

Он как будто определил, что такое справедливость, но нет ее на земле — все так же царят произвол, царство силы, беспощадность, ложь.

Свобода... Да где она? Вот только что, на наших глазах, люди, утверждавшие, что они владеют настоящим, всеобъемлющим научным счастьем, сгноили в лагерях миллионы людей, и все во имя счастья, справедливости и свободы. И не убывает, а усиливается гнетущий страх, и не меньше, а больше ненависти. И не исчезает, а возрастает горе. Увидели, проверили, тронули, все рассчитали, все проанализировали, создали в своих ученых лабораториях и кабинетах самую что ни на есть научную и проверенную теорию счастья. Но вот выходит так, что не получается от нее никакого, даже самого маленького, простого, реального житейского счастья, что не дает она самой простой, непосредственной, живой радости, только все требует новых жертв, новых страданий и увеличивает море ненависти, преследований и зла...

А вот Пасха, спустя столько столетий, и это счастье, и эту радость — дает. Тут как будто и не видели, и проверить не можем, и прикоснуться нельзя, но подойдите к храму в пасхальную ночь, вглядитесь в лица, освещенные неровным светом свечей, вслушайтесь в это ожидание, в это медленное, но такое несомненное нарастание радости.

Вот в темноте раздается первое «Христос воскресе!». Вот гулом тысячи голосов прокатывается в ответ: «Воистину воскресе!» Вот открываются врата храма, и льется оттуда свет, и зажигается, и разгорается, и сияет радость, которой нигде и никогда нельзя испытать, как только тут, в этот момент. «Красуйся, ликуй...» — откуда же эти слова, откуда этот вопль, это торжество счастья, откуда это несомненное знание? Действительно, блаженны невидевшие и уверовавшие. И вот тут-то это как раз и доказано и проверено. Придите, прикоснитесь, проверьте и ощутите и вы, маловерные скептики и слепые вожди слепых!

«Фомой неверным», неверующим, называет Церковь усомнившегося апостола, и как примечательно то, что вспоминает она о нем и нам напоминает сразу же после Пасхи, первое воскресенье после нее называя Фоминым. Ибо, конечно, и вспоминает, и напоминает не только о Фоме, а о самом человеке, о каждом человеке и обо всем человечестве. Боже мой, в какую пустыню страха, бессмыслицы и страдания забрело оно при всем своем прогрессе, при своем синтетическом счастье! Достигло Луны, победило пространства, завоевало природу, но, кажется, ни одно слово из всего Священного Писания не выражает так состояния мира, как вот это: «Вся тварь совокупно стенает и мучится» (Рим. 8:22). Именно стенает и мучается, и в этом мучении ненавидит, в этих потемках истребляет самое себя, боится, убивает, умирает и только держится одной пустой бессмысленной гордыней: если не увижу, не поверю.

Но Христос сжалился над Фомой и пришел к нему и сказал: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим. И Фома упал перед Ним на колени и воскликнул: Господь мой и Бог мой! Умерла в нем его гордость, его самоуверенность, его самодовольство: я, мол, не так, как вы, меня не проведешь. Сдался, поверил, отдал себя — и в ту же минуту достиг той свободы, того счастья и радости, ради которых как раз и не верил, ожидая доказательств.

В эти пасхальные дни стоят перед нами два образа — воскресшего Христа и неверующего Фомы: от Одного идет и льется на нас радость и счастье, от другого — мучение и недоверие. Кого же мы выберем, к кому пойдем, которому из двух поверим? От Одного, сквозь всю человеческую историю, идет к нам этот никогда не пресекающийся луч пасхального света, пасхальной радости, от другого — темное мучение неверия и сомнения...

В сущности, мы и проверить можем теперь, и прикоснуться, и увидеть, ибо радость эта среди нас, тут, сейчас. И мучение тоже. Что же выберем мы, чего захотим, что увидим? Может быть, не поздно еще воскликнуть не только голосом, но и действительно всем существом своим то, что воскликнул Фома неверующий, когда наконец увидел: Господь мой и Бог мой! И поклонился Ему, сказано в Евангелии.

Ученики удостоверились, во-первых, что Христос поистине воскрес, во-вторых, что Он — не дух, а что Он воскрес и человеческой Своей душой, и телом Своим человеческим. Одного не было среди них — Фомы, которого мы называем всегда обидным словом «неверный», то есть который не сумел поверить. И тут себе надо поставить вопрос об этом. Фома пришел, вернулся, и они в ликующей радости ему говорят: мы видели Христа, Он воскрес! Фома, вероятно (так мне представляется), окинул их взором, ожидая, что, встретив воскресшего Христа, они должны были стать совершенно иными людьми, и, глядя на них, он этого не увидел. Они были теми же людьми, каких он оставил, когда ушел из дому. И поэтому весть о Воскресении до него не дошла. А вместе с этим он не был человеком сомневающимся, он не был Фомой «неверным». О Фоме мы знаем одно из Евангелия. Когда Христос ушел из Иерусалима для того, чтобы избежать преждевременной смерти, и до Него дошла весть, что умер Лазарь,

Он сказал Своим ученикам: вернемся! Ученики Ему сказали: как же Ты хочешь вернуться в Иерусалим — Тебя там хотели убить! И один только ученик поднял голос и сказал: пойдем и мы умрем с ним (Ин. 11:16), это был Фома. Поэтому говорить о том, что он был учеником сомневающимся, колеблющимся, неуверенным, — грех, неправда. Однако глядя на других учеников, он не увидел в них никакой перемены, кроме этой ликующей радости, но эта ликующая радость не могла быть для него доказательством Воскресения Христова.

Почему же Иоанн говорит, что Фомы не было с ними, когда Лука пишет, что двое учеников, одним из которых был Клеопа, возвратились в Иерусалим и нашли вместе одиннадцать Апостолов и бывших с ними (Лк. 24:33)? Без сомнения, надо понимать так, что Фома удалился, а во время его отсутствия явился Иисус и пребывал среди них.

Третья встреча Иисуса с учениками происходит через неделю. Неожиданно появившись перед ними, Иисус обращается к Фоме — апостолу, который в прошлый раз отсутствовал и который отказывался верить, что Учитель воскрес, пока сам не увидит ран на Его теле. Это ещё одно свидетельство недоверия, за которое Иисус упрекает учеников в Евангелии от Марка; здесь это изображено как недоверие Фомы. Иисус обращается к Фоме и показывает ему Свои раны на руках, ногах и рёбрах, то есть предъявляет ученику Себя Распятого. И Фома узнаёт в Распятом Воскресшего, узнаёт, прикоснувшись к реальности Его страданий, к той бесконечной боли, которую Он претерпел на Кресте.

В этом смысле опыт Фомы сравним с опытом жён-мироносиц. Женщины увидели Воскресшего, потому что шли к Умершему. Они не отреклись от Него, осмеянного и казненного, и поэтому первыми встретили Воскресшего. Фома, прикоснувшись к ранам Иисуса, понимает, что Иисус воскрес. Говорить о Воскресшем, забывая о Кресте, невозможно, хотя мы иногда пытаемся это делать. Пустая гробница неотделима от Креста, на котором Он был распят; одно без другого теряет смысл.

Фома, один из двенадцати Апостолов, называемый Близнец, не присутствовал при этом явлении Христа. Когда он пришел к ним, то они поспешили сообщить ему радостную весть: мы видели Господа! Фома, как и прочие Апостолы, не верил в возможность воскресения Иисуса, и потому сказал: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю.

Принято считать, что Фома обнаружил большее неверие, чем другие Апостолы. С тех пор всякого не верующего даже вполне достоверным свидетелям, но домогающегося лично, посредством чувств своих, удостовериться в истинности их слов, принято отождествлять с Апостолом Фомой, называть Фомой неверующим. Но так ли это? Не домогались ли того же самого и другие Апостолы? Не рассматривали ли и они раны Иисуса, и не осязали ли ребра Его? То же общее неверие выразил и Фома, но только в более точной, определенной форме, а это могло зависеть как от его характера, так и от принятого им способа выражения своих мыслей.

Иисус же сказал (рече) апостолам вторично (паки): мир вам. После сего вторичнаго преподания мира, Господь предварительно, прежде дня Пятидесятницы, посвящает апостолов на дело будущаго их служения дарованием им благодати Си. Духа и указанием общаго важнейшаго предмета сего их служения: как (якоже) послал Меня Отец, так и Я (Аз) посылаю вас (вы) (Ин. 17:18). Бог послал в мир И. Христа для совершения дела искупления мира, И. Христос посылает апостолов в мир для содействия миру в усвоении совершеннаго Им дела искупления, — учить спасительной вере Христовой, совершать для спасения таинства и т. и. Дунул (дуну), т. е. употребил знак сообщения апостолам даров Духа Св. И это было действительно дарование апостолам Св. Духа, под символом дуновения, потому что вслед за сим Господь сказал: приимите Духа Святаго. Полное же излияние даров Духа Св. на апостолов совершилось, по обетованию Господа, после вознесения Его на небо, в день Пятидесятницы (Деян. 2:1 и дал.) Теперь же дарование Св. Духа было только предварительное, на сколько то можно и нужно было до времени вознесения. «Господь даровал им в это время, пишет блаж. Феофилакт, некоторую власть и духовную благодать», и это действие имело целию удостоверить апостолов, что они лично от Него не только поставлены, не и посвящены на служение Ему и делу Его в мире. (Мих.) Католики видят в действии дуновения и словах Господа: приимите Духа Святаго подтверждение своего ложнаго учения о вечном исхождении Духа Св. и от Сына; но не для всякаго ли понятно, что такое мнение совершенно не основательно? Если Господь дает Духа Св, то неужели из этого следует, что Дух Св. нредвечно исходит от Него?.. Кому простите (имже отпустите) грехи, тому простятся (отпустятся) им и пр. В Евангелии Матфея повествуется, что однажды, когда ап. Петр исповедал И. Христа Мессиею, Сыном Божиим; то Господь обещал дать ключи царства Божия и власть вязати и решать грехи ему, а в лице его и всем апостолам: так как сим апостолом, как всегда пламенным, стремительным, предупреждающим других апостолов (Злат.) было выражено исповедание от лица всех апостолов на вопрос, обращенный Господом ко всем им: вы, за кого почитаете Меня (Мф. 16:15—19)? Теперь, по совершении Своего дела Мессии, Господь исполняет Свое обетование и действительно дарует сию власть всем апостолам (не исключая, конечно, и отсутствовавшаго в это время ап Фомы, потому что и он принадлежал к лику апостолов), утверждая ее дарованием им благодати Св. Духа. Господь дарует именно сию власть апостолам, так как в ней содержится сущность всего апостольскаго служения, как служения, которое содействует усвоению дела Христова в мире, где могут быть и верующие, достойные отпущения грехов по вере, и неверующие, которым не могут быть отпущены грехи по неверию их. (Мф. 18:18. Мих.) Фома не был тут (не бе ту) с ними, апостолами; не был случайно или намеренно, этого не говорится. Еписк. Михаил пишет об этом обстоятельстве так: «Сколько можно судить по некоторым обнаружениям характера Фомы (Ин. 11:16; Ин. 14:5), смерть Господа произвела на него особенно сильное впечатление, — в нем последовал более сильный, чем у других, упадок духа и тяжелое уныние, и это отчуждение, в котором он держался от прочих учеников в день воскресения, вероятно, состояло в связи с этим впечатлением и настроением его духа. Со смертию Господа он считал всё дело поконченным, упование оставило душу его, и вот, когда ему сказали, что Господь жив, он счел это невероятным. Некоторая обдуманность и напряженность, даже изысканность речи, в которой он выразил свое неверие, показывают, что это неверие было продуманное неверие и притом, соответственно его характеру, глубокое, которое могло уступить только при таких решительных средствах, каких требовал он. Но за то, глубине этого неверия соответствовала потом и глубина веры!» И вложу руку мою в ребра (в бок) Его. Из этих слов видно, что рана, нанесенная Господу копьем воина, была очень велика.

Одного только ученика не было при этом –Фомы Близнеца. Это был человек, отзывчивого, но сумрачного характера и тугой на веру. Для него эта весть казалась слишком хорошей, чтобы можно было верить ей. Напрасно другие ученики уверяли его: «мы видели Господа». Он настойчиво говорил, что не поверит, пока сам не вложит собственного пальца в раны от гвоздей и собственной руки в ребра Его. Прошла неделя и сомнения апостола оставались не опровергнутыми.

Фома переводится как «близнец», поскольку он был неким близнецом в слове, описывавшим божественное двояко, и подражал Христу, который с внешними говорил притчами, а особо Своим ученикам открывал все¹. И не будет неразумным сказать, что истинные ученики Христа исполняют это двойное дело приготовления в слове, которое уже тогда и особенно после имел Фома. Кто-нибудь, пожалуй, скажет, что потому толкование только этого имени было записано, что евангелист пожелал, чтобы эллины, соприкоснувшись с Евангелием, остановились перед особенностью толкования этого единственного избирательно толкуемого имени и поняли причину того, что и по-гречески передается его имя.