Евангелие от Иоанна, Глава 19, стих 8. Толкования стиха

Если сравнить рассказы всех евангелистов, то обнаружиться, что такое молчание Господа нашего Иисуса Христа было не единожды: и перед первосвященниками, и перед Иродом, к которому Его, как указывает Лука, отправил Пилат, и перед самим Пилатом (см. Мф. 26:63; 27:14; Мк. 14:61; 15:5; Лк. 23:7—9; Ин. 19:9). Так что не зря о Нем предвестило пророчество: как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих (Ис. 53:7), — разумеется, тогда, когда не отвечал вопрошающим. Ведь хотя Он часто давал ответы на различные вопросы, все же в тех случаях, когда Он не хотел отвечать, используется сравнение с агнцем, чтобы в Своем молчании Он виделся не виновным, а безвинным. Поэтому, когда Его осуждали , Он там, где не отверзал уст Своих, не отверзал их, как агнец, то есть не как тот, чья совесть нечиста и кто изобличен в прегрешениях своих, но как кроткая жертва, приносимая за чужие грехи.

6. Слова иудеев вызывают у Пилата суеверный страх. В язычестве было распространено представление о том, что боги могут приходить на землю¹. Пилат понимает необычность человека, которого он подверг наказанию. Он не только не хочет, но и боится Его осуждать.

Из Евангелия от Иоанна — что Пилат сомневается, как ему поступить, еще и потому, что не знает, Кто перед ним — может быть, это какой-то языческий бог? Но его остаточная религиозность (как вообще была остаточной религиозность у римлян его времени) оказывается побежденной политическими мотивами, опасением за свою карьеру. О том, что именно таким было отношение к религии у большинства образованных римлян того времени, мы знаем из произведений римских поэтов — Овидия, Альбия Тибулла, Лукреция и других, где отражены реальная жизнь, реальные взгляды римлян I века на богов, на благочестие. Женщины еще религиозны, они совершают какие-то обряды, постятся, молятся и т.д.; мужчины же в богах разуверились, правда, вспоминают о них, когда чего-то испугаются, но затем забывают. Именно это мы видим в Евангелии от Иоанна. При сопоставлении Евангелий от Матфея (Мф. 27:19) и от Иоанна картина получается полной, а Пилат выглядит типичным римлянином, представителем своей эпохи.

По сказанию Евангелиста, Пилат, услышав это слово, то есть, что Иисус выдает Себя за Сына Божия, еще больше убоялся. Он, несомненно, слышал о совершенных Иисусом чудесах и через это мог составить себе мнение о Нем, как о Человеке выдающемся, особенном; к тому же жена его видела страшный сон о Нем, а тут сами первосвященники говорят, что Он сделал Себя Сыном Божиим (Ин. 19:7). Пилат не знал Того Бога, о Котором говорили первосвященники, он поэтому не мог верить в Него; он, пожалуй, не верил и в своих языческих богов; но это самое неверие в своих богов невольно пробуждало в нем мысль о Неведомом Боге. Римляне относились с некоторым уважением к чужим религиям и из суеверного страха помещали статуи чужих богов в своем Пантеоне. Поэтому слова первосвященников произвели сильное впечатление на Пилата. Он подумал: а что, если подвергнутый им бичеванию Иисус в самом деле Сын какого-нибудь Бога или полубога? Не станет ли Отец мстить за Сына? Недаром же жена уже пострадала из-за Него во сне; как бы и самому не пострадать наяву? — Эти мысли, вероятно, толпились в голове Пилата...

Когда Пилат, после произведеннаго над И. Христом бичевания, показал Его обвинителям в измученном и поруганном виде, имея в виду возбудить сострадание к Нему в жестоких их сердцах и вместе показать несправедливость взводимых на Него обвинений, и обвинители, особенно же первосвященники и служители их, не смотря на это, закричали: распни, распни Его! то эта ужасная настойчивость и жестокость возбудили в правителе резкость и вместе колкость, — Пилат сказал обвинителям: возьмите (поймите) Его вы и распните: я не нахожу (не обретаю) в Нем вины. Т. е. это значит, что Пилат снова заявляет обвинителям, что, по своим римским законам, он не находит в обвиняемом Господе такой вины, по которой бы Он заслуживал осуждения на смертную казнь. А потому, если обвинители так настойчиво желают осуждения Господа на смерть, так пусть сами, под собственною ответственностию, если только решатся, распнут Его. Тогда обвинители увидели, что при настойчивости Пилата Господь может быть освобожден: сами же они, под своею ответственностию, никак не могли решиться предать Его смерти: потому что боялись римлян, которые не любили потворствовать своеволию подвластных им народов. С другой стороны, они видели, что Пилат не придает большаго значения их обвинению Господа в том, что Он называет Себя царем, и потому прибегают к иному обвинению, — обвинению в нарушении собственнаго их закона, за что непременно Господь должен потерпеть смертную казнь. Это обвинение было в богохульстве, в чем они уже судили Его в Синедрионе. Римляне обыкновенно оставляли в силе законы и учреждения побежденных ими народов, если таковые не признавались почему-либо вредными для римской власти. И вот теперь иудеи в своем обвинении Господа пред Пилатом опираются на это, — ссылаются на свой закон, по которому всякий богохульник должен быть непременно предан смерти (Лев. 24:16); а Господь, по их мнению, богохульствовал, когда называл Себя Сыном Божиим (Ин. 5:18; Ин. 10:28—39 и др.): мы имеем (имамы) закон, и по закону нашему и пр. Обвинение иудеями И. Христа в том, что Он выдавал Себя за Сына Божия, произвело на Пилата сильное впечатление. Он сам был свидетелем Божественнаго спокойствия на лице и невозмутимой твердости в духе стоящаго пред ним Узника; слыхал он и о чудесах Его; мог припомнить необычайный сон жены своей и ея предостережение: не делай ничего Праведнику тому (Мф. 27:19). И очень вероятно, что все это смешалось в его мыслях с баснословными разсказами язычества о явлениях языческих полубогов на земле между людьми, и он больше убоялся (паче убояся), особенно после того, как Господь, по его повелению, был подвергнут бичеванию. Еще больше он убоялся предать Господа смертной казни, — страшась мщения от Отца Его, Кто бы Он ни был. И вот, он уводит Господа в преторию, чтобы поговорить с Ним наедине, и обращается к Нему с тревожным вопросом: откуда (еси) Ты? Откуда, т. е. с небес или с земли, — действительно ли Ты Сын Божий? Но Господь на этот вопрос Пилата не дал (не даде) ответа. Это, конечно, потому, что Пилат, как язычник, неспособен был понять учение об истинном Сыне Божием, предвечно рождаемом от Отца и по времени воплощенном безсеменно от Девы, и потому нечего было раскрывать пред ним это высокое учение. Господь повелел и апостолам и вообще Своим верующим не всякому, а с разбором передавать Свое высокое учение (Мф. 7:6). Впрочем, сколько нужно было Пилату знать и сколько он мог вместить, Господь уже сказал ему о Себе, как Царе царства не от мира сего; но и это только возбудило в нем легкомысленно вопрос, — вопрос, на который Он даже и не пожелал получить ответа (Ин. 18:36—38).

На вопрос Пилата, откуда Он, Иисус не отвечает (ст. 9). Он признает, что власть Пилата свыше, и возлагает ответственность на иудеев (ст. 11). Пилат продолжает бороться за свое право на объективность (ст. 10). Обвинение Иисуса в усвоении Себе Божественного достоинства его пугает. Но боится он не иудеев, а Иисуса.

Он упоминает о неожиданном, но весьма естественном действии этого заявления на правителя, уже находившегося под сильным впечатлением прежних выражений «Царя, пришедшего в мир» (Ин. 18:37).

***

больше убоялся. Возможно, на Пилата подействовало послание, полученное им от жены (Мф. 27:19), и теперь Иисус представлялся ему сверхчеловеческой личностью.