Деяния апостолов, Глава 26, стих 27. Толкования стиха

И, присовокупив, что он ничего однако же нового не проповедует, кроме того, что предсказали Моисей и пророки, – именно: что Христос-Мессия должен пострадать, что Он воскреснет из мертвых и возвестит свет всему миру – Иудеям и язычникам. Все это Павел мог полагать известным царю и несомненным для него: но для Римлянина казалось это странным; странно было для холодного правителя и то, что Павел все это высказывал с таким одушевлением. Он не видел в этом ничего более, кроме мечтательности: «большая ученость иудейская, сказал Павлу прокуратор, сводит тебя с ума!» Но Павел с новым уверением отвечал: «я говорю не без ума, слова мои – слова истины и здравого смысла». И обращаясь к Агриппе призывал самого его во свидетели, так как и ему должно быть известно то, что не тайно совершалось, но публично, в Иерусалиме. И твердо уверенный, что во всем этом только исполнялись предсказания пророков, сказал царю: конечно ты веришь пророкам, – да, я знаю, что веришь». Агриппа, приняв эти слова не в добрую сторону, отвечал ему: «правда, в несколько минут ты сделал меня христианином!» Апостол с оковами на руках, сознававший в себе гораздо более, нежели чего стоит вся слава мира, произнес тогда эти великие слова: «о, если бы дал Бог, чтобы вскоре или не вскоре, не только ты, царь, но, и все слышавшие меня ныне были тем же, чем я, исключая этих уз».

Эта вдохновенная речь апостола Фесту кажется плодом мечтательности, сумасбродства, но на Агриппу она производит такое впечатление, что едва не убеждает его сделаться христианином. Что касается до вопроса о виновности Павла, то судьи из речи его вынесли то убеждение, что он совершенно невиновен и что поэтому можно бы его освободить, если бы он сам не потребовал суда кесарева.

И затем, желая продолжить нить своей ар­гументации в том самом пункте, где она была прервана и где могла быть наиболее поразительною для иудея, он спросил: «Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь».

Свидетельствуясь в истине и здравомыслии своих слов предполагаемых знанием царем Агриппой того, что не в углу происходило, апостол вдруг решительным и неожиданным оборотом речи обращается к совести Агриппы, и – как ловец человеков (Мф. 4:19) – так искусно, что едва не уловляет его, так что только легкомысленной остротой избегает царь этого уловления, но почти тотчас же закрывает собрание. – Апостол выше сказал, что все происходившее с Господом Иисусом и проповедуемое Павлом происходило соответственно пророчествам и во исполнение их, а потому, сославшись на знание царем сих событий, он ссылается и на веру царя в пророчества, но в сильной аффектации речи выражает это неожиданным, прямо обращенным к царю, вопросом – верит ли он пророкам? И тотчас с уверенностью отвечает сам: знаю, что веришь. Дело переносится таким образом в область веры и совести царя, что, как видно из дальнейшего, его сильно смутило. Иудей – везде иудей, и воспитанный при дворе римского императора Агриппа наверное оставался в душе иудеем и в глубине совести верил пророкам своим, хотя может быть без ясного сознания и легкомысленничая перед образованным римским чиновником и его подчиненными. Окончание постройки при нем иерусалимского храма, начатой его прадедом, не свидетельствует ли, что в душе его было, хотя может быть далеко, зарыто чувство иудейской религиозности? Проницательный взор апостола усмотрел его и так сильно разбудил, что царь смутился, особенно при этой обстановке, в которой он находился. В другой обстановке может был бы другой исход этого воззвания к совести царя, но теперь он был перед лицом римского правителя области, который смотрел на него не как на иудея относительно убеждений, а как на доброго язычника, чуждого «суеверий иудейских» (см. прим. к Деян. 25:19), и пред лицом других римлян, также образованных: как же было ему сознаться, что он верит пророчествам? И вот возбужденное чувство иудея насильно подавляется ложным страхом и стыдом показаться таковым перед образованными римлянами, переходит в лицемерие и разражается светской легкомысленной остротой: ты не много (чуть-чуть) не убеждаешь меня сделаться христианином».

Ответ апостола на хулу Феста краток и силен, исполнен достоинства, решителен и разумен. Он называет то, чему учит, словом истины и здравого смысла, чем опровергает его мысли о своем безрассудстве и сумасшествии. Не надеясь, что глубоко предубежденный против истины христианства Фест может скоро понять все, апостол ищет хотя некоторого подтверждения своих слов у Агриппы, а именно относительно пророческих предсказаний, но Агриппа, видимо, был смущен неожиданностью вопроса и положением своим среди неверующих язычников. Поэтому Павел рассудил за лучшее самому ответить за него, что Агриппа верит. Раньше же Павел за него сказал, что он знает и многое другое, т.е. относящееся к христианству, ибо христианство возрастает повсюду, а не где-нибудь сокровенно, так что такому лицу, как царь Агриппа, невозможно было не слышать ничего. Но Агриппа дипломатично предпочел обо всем молчать, тем более что особое обращение к нему Павла возбуждало, видимо, ревность и негодование Феста, которому Агриппа не желал делать ничего неприятного. Иудей везде иудей, и, воспитанный при дворе римского императора, Агриппа, наверное, оставался в душе иудеем, в глубине совести верил пророкам. «Окончание постройки при нем Иерусалимского храма, начатой его прадедом, не свидетельствует ли, что в душе его было, хотя, может быть, глубоко зарыто, чувство иудейской религиозности? Проницательный взор апостола усмотрел его и так сильно разбудил, что царь смутился, особенно при той обстановке, в которой он находился».

Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Агриппа оказался перед дилеммой: отрицательным ответом он навлек бы на себя ярость иудеев; ответив положительно, он не мог бы ничего возразить Павлу на его предложение уверовать в Евангелие.