Деяния апостолов, Глава 25, стих 22. Толкования стиха

Рассказ Феста возбудил в Агриппе желание видеть и слышать такого узника, против которого так вооружены иудеи и которого, однако, прокуратор находил невинным. Очень вероятно, что Агриппа и прежде слышал что-нибудь об Апостоле, слышал, конечно, и о христианстве, равно, как и Вереника, и теперь они рады были случаю видеть и слышать одного из самых важных проповедников христианства.

Он прикрывает себя, но Агриппа желает видеть самого (Павла). Агриппа же не только не уклоняется, но и сам желает выслушать. Достойно удивления, откуда родилось у него желание видеть человека, хотя и несправедливо, однако обвиняемого? Так, и это было по устроению (Божию). Чтобы слушателей было больше, сам Агриппа пожелал слушать (Павла), и слушает не просто, но с пышностью. Все это возбудило в Агриппе желание слышать (Павла). Фест доставляет ему это удовольствие, и Павел является еще более славным. Все это, как я сказал, произвели козни (иу­деев). Если бы их не было, то никто из правителей не захо­тел бы слушать его, и никто не слушал бы с таким безмол­вием и вниманием. Он, по-видимому, вразумляет и защищается, но вместе с тем и проповедует с великим до­стоинством. Не будем же считать козни чем-нибудь бедствен­ным. Если мы не будем действовать сами против себя, то никто не в состоянии уловить нас в свои козни; или лучше, строить козни против нас могут, но не могут причинить нам вреда; напротив, даже принесут нам величайшую пользу, так как мы сами бываем виновниками, что терпим зло или не терпим. Да, я свидетельствую открыто и громче трубы воз­вещаю, и, если бы можно было, не отказался бы взойти на ка­кое-нибудь возвышенное место и провозгласить, что христианину никто из людей живущих на земле не может вредить. Что я говорю: из людей? Не может и демон, мучитель, диавол, если (христианин) сам не причинит зла самому себе; и кто бы ни захотел причинить нам зло, напрасно будет стараться. Как ангелу, находящемуся на земле, никакой человек вредить не может, так и человек (такому) человеку. И сам он не мо­жет вредить другому, пока он добр. Что же может срав­ниться с таким человеком, который не может ни терпеть вреда, ни сам вредить другому? Последнее, т.е. чтобы не же­лать причинять вреда другому, не меньше первого. Это — как бы ангел и подобен Богу, потому что таков и Бог. Но Он та­ков по природе, а тот — по произволению.    Итак, (христианин) не может ни терпеть вреда, ни вредить другому. Впрочем, слова: «не может» не принимай за бессилие (потому что бессилие означает противное этому), — я разумею здесь нерасположение. Он, по природе своей, бывает нерасположен ни терпеть вреда, ни делать зло другому; и последнее есть также вред. Мы вре­дим себе и тогда, когда делаем зло другому, и большая часть грехов наших происходит именно от того, что мы не желаем добра самим себе. Таким образом, христианин и потому не может терпеть вред, что не может вредить другому. А каким образом, причиняя вред другим, мы вредим самим себе, — объясним это частными примерами. Пусть кто-нибудь обижает другого, оскорбляет, лихоимствует. Кому он причинил вред? Не прежде ли всего — самому себе? Совершенно так; обиженный понес ущерб в деньгах, а обидевший — в душе, так как его душа подвергается погибели и наказанию. Опять пусть кто-нибудь ненавидит. Кому он сделал зло? Не самому ли себе? Таково, именно, свойство причиняемого зла, что оно прежде тяжко вредит тому, кто сделал его, а другому мало, или лучше — ни мало не вредит, а приносит пользу.    Но я сказал нечто неве­роятное? Положим, например (а в этом преимущественно и все заключается), что какой-нибудь бедняк имеет мало денег и едва достает себе необходимую пищу; а другой богат, живет в изобилии и имеет великую силу; пусть последний возьмет имущество бедного, лишит его одежды и оставит в голоде, а сам за счет неправедно отнятого будет роскошествовать. Он не только не причинил вреда бедному, но и принес пользу; а себе не только не принес пользы, но и повредил. Как? Во-первых, он мучится за свое зло и ежедневно угрызается со-вестью и бывает осуждаем всеми, а затем на суде будущем. Так, скажешь, отсюда видно, что этот терпит вред; но скажи, как тот получает пользу? Он терпит зло и переносит его великодушно; а это есть великое приобретение; терпение зла заслуживает отпущения грехов, есть подвиг любомудрия, есть училище добродетели. Посмотрим же: кто из них во зле — тот или этот? Тот, если он любомудр, переносит велико­душно; а этот ежедневно мучится страхом и подозрением. Кто же получает вред — тот или этот? Это, басни, скажешь ты; у кого нечего есть, кто принужден скорбеть и бороться с бед­ствиями, или идет просить милостыни и не получает, тот не страдает ли душою и телом? Нет; ты говоришь басни, а я говорю дело. В самом деле, скажи мне, разве из богатых никто не скорбит? Что же? Бедность ли служит причиною этого? Но он не терпит голода? Что ж из этого? Тем хуже, что с ним случается это при богатстве.    Богатство не делает великодушным, и бедность — малодушным; иначе никто из живущих богато не испытывал бы в жизни скорбей, и никто из бедных не проклинал бы своей бедности. А что сказанное вами — действительно басни, объясню следующим образом. Скажи мне: Павел в бедности ли жил или в богатстве? Терпел голод, или нет? Сам он говорит: «в голоде и жажде» (2 Кор. 11:27). Пророки терпели голод, или нет? И они терпели бедствия. Но, скажешь, ты опять представляешь мне Павла, опять пророков, десять или двадцать человек. Но кого же ты хочешь? Представь мне, говоришь, кого-нибудь из народа, кто бы мужественно переносил (бедствия). Но такие люди всегда редки, отличных немного. Если же хочешь, исследуем дело само по себе. Посмотрим, чьи заботы больше и мучительнее, и чьи легче? Не правда ли, что один заботится только о необхо­димой пище, а другой при множестве дел забывает (и о пище)? Богатый не боится голода, но боится за многое другое, часто за самое свое спасение. Бедный не может не заботиться о пище, но не имеет других забот, наслаждается безопасностью, спо­койствием, бесстрашием. С другой стороны, если оскорблять других не есть зло, а добро, то почему мы стыдимся? Почему скрываемся? Почему, будучи поносимы за это, негодуем и огорчаемся? Если быть оскорбляемому не есть добро, то почему мы делаем это известным, хвалимся и оправдываем себя? Хочешь ли видеть, чем последнее лучше первого? Посмотри на людей в том и в дру­гом состоянии. Для чего законы? Для чего судилища? Для чего наказания? Не для первых ли, как бы больных и стражду­щих? Но, скажешь, это — великое удовольствие. Не будем гово­рить о будущем, посмотрим на настоящее. Что хуже человека, находящегося в таком подозрении? Что безнадежнее, что жалче его? Не в постоянном ли он волнении? Хотя бы он сделал что-нибудь и справедливое, ему не верят; все осуждают его за его притеснения; все живущие с ним — его обвинители; он не может наслаждаться дружбою; никто не решится быть дру­гом человека, о котором идет такая молва, — чтобы и на себя не навлечь такого же мнения. От человека несправедливого все удаляются, как от зверя, как от губителя, врага, человекоубийцы, восстающего против природы. Если он подвергается суду, то не нужен против него обвинитель; вместо всякого обвинителя обвиняет его молва. Но не так бывает с челове­ком, претерпевающим оскорбления; напротив, все покрови­тельствуют ему, сожалеют о нем, подают ему руку помощи; он находится в безопасности. Если оскорблять — дело доброе и безопасное, то пусть признается кто-нибудь, что он — оскорбитель. Если же не осмеливается на это, то почему продолжает (причи­нять оскорбления), как нечто доброе?    Посмотрим, сколько зла происходит и в нас самих, когда бывает в нас нечто подобное. Если что-нибудь из находящегося в нас преступить свою меру на счет другого, если, напр., печень, не довольствуясь своим местом, захочет занять и чужое вместе с своим, то, скажи мне, не болезнь ли это? Опять, если влага, образующая находящиеся в нас соки, наполнит все тело, то не болезнь ли это водяная? Вместе с этим желчь должна распространиться, и кровь разлиться повсюду. И в душе гнев, пожелание и дру­гое тому подобное, превышая меру, не причиняют ли вреда са­мому (человеку)? Так и пища, если будет принята в боль­шем количестве, нежели какое может перевариться, то подвер­гает тело болезням. Да и откуда подагры? Откуда параличи и дрожание тела? Не от неумеренности ли в пище? Также, если бы глаз захотел принять более надлежащего, т.е. если бы захотел видеть более, нежели сколько ему назначено, или принять света более надлежащего, то этот избыток скорее по­вредил бы ему, нежели принес пользу. Если же, тогда как свет есть добро, глаз, желая видеть больше и яснее, находит погибель, то подумай, что бывает со злом. Если слух воспри­мет громкий звук, то ум бывает поражен; если ум станет мыслить о предмете, превышающем его силы, то изумляется, а если будет усиливаться больше надлежащего, то совершенно теряется. Любостяжание в том и состоит, чтобы желать иметь больше надлежащего. Так бывает и с имуществом: когда мы хотим собрать его больше и больше, то, сами не замечая, пи­таем в себе дикого зверя; имея многое, нуждаемся во мно­гом, навлекаем на себя бесчисленные заботы и представляем диаволу множество поводов. Потому над богатыми диаволу нет нужды много трудиться; богатство делает их совершенно го­товыми к падению. Не так бывает с людьми, живущими в бедности, — совершенно напротив. Так (эти) вещи сами по себе пагубны. Потому увещеваю вас воздерживаться от таких по­желаний, чтобы избежать сетей лукавого и, возлюбив доброде­тель, сподобиться вечных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

έβουλόμην impf. ind. med. (dep.), см. ст. 20. "Я бы хотел", с inf. (Bruce), αύτός сам. άκοϋσαι aor. act. inf. от άκούω слышать, с obj. в gen. φησί ν praes. ind. act., см. ст. 5. άκούση fut. ind. act. 2 pers. sing., с obj. в gen.

Ср.: Лк. 23:8. Как новичок в этих делах, Фест хочет получить совет от Агриппы, который знал иудаизм, но при этом относился к римлянам более благожелательно, чем религиозная элита. Агриппа имел хорошеегреческое образование и был одним из немногих иудеев, с кем Фест мог говорить.

"Хотел бы и я послушать..." Весьма вероятно, что Агриппа слышал и прежде что-либо об апостоле и о христианстве (Деян. 26:26), и теперь вполне естественно, что он рад воспользоваться случаем видеть и слышать этого величайшего исповедника и учителя христианства.