Деяния апостолов, Глава 18, стих 17. Толкования стиха

Между тем усердие, с каким принято было Евангелие язычниками, возбудило тем сильнейшую ненависть в Иудеях, и они воспользовались прибытием нового проконсула Аннея Галлиона, брата знаменитого философа Сенеки, чтобы обвинить пред ним Павла. Так как им предоставлено было право отправлять все религиозные действия по своим уставам, то они отсюда выводили, что тот, кто распространением между ними учения противоречащего их уставам, производит между ними разделения, тот, как нарушитель их прав, виновен в преступлении законов империи. Но проконсул, человек с нежным сердцем (dulcis Gallio), не изъявил нисколько охоты вмешиваться в религиозные споры Иудеев, которые римскому политику могли показаться пустыми словопрениями. И язычники не опустили случая сами выразить свое неудовольствие против обвинителей: они бросились на Сосфена, начальника синагоги, и прибили его пред самим судилищем. После того апостол тем с большим спокойствием мог продолжать свои действия в этих местах и по всей Ахаии (1 Фес. 1:8; 2 Фес. 1:4 и 2 Кор. 1:1).

Но, наконец, иудеи возмутились против него, схватили его и привели пред судилище, обвиняя его, что он учит о Боге противно закону иудейскому. Проконсул, впрочем, отказал обвинителям в своем внимании, говоря, что он готов разбирать дела только политического свойства и вовсе не имеет желания входить в религиозные споры иудеев.

Как и в предыдущих описанных случаях, инициаторами конфликта становятся иудеи:

Между тем, во время проконсульства Галлиона в Ахаии, напали Иудеи единодушно на Павла и привели его пред судилище, говоря, что он учит людей чтить Бога не по закону. Когда же Павел хотел открыть уста, Галлион сказал Иудеям: Иудеи! если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас, но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом. И прогнал их от судилища. А все Еллины, схватив Сосфена, начальника синагоги, били его перед судилищем; и Галлион нимало не беспокоился о том(Деян. 18:12-17).

Галлион — известная историческая фигура, упоминаемая в целом ряде источников. Будучи старшим сыном Сенеки Старшего, братом знаменитого философа 

Сенеки Младшего и дядей поэта Лукиана, он принадлежал к римской политической и интеллектуальной элите.

Время проконсульства Галлиона в Ахаии устанавливается благодаря упоминанию о нем на каменной плите, найденной в Дельфах: большинство ученых датирует его прибытие в Коринф маем 51 года, а отбытие из Коринфа — периодом между маем и ранней осенью 52 года (по состоянию здоровья он ушел в отставку и отправился в морское путешествие, что не могло произойти позже

окончания навигационного периода, то есть позже конца октября). Упоминание о Галлионе, таким образом, дает важный хронологический ориентир, касающийся времени пребывания Павла в Коринфе и в целом его второго миссионерского путешествия.

Как явствует из повествования Луки, Галлион не заинтересовался спорами в иудейской общине и не пожелал вмешиваться в них. Это напоминает первую реакцию Понтия Пилата на требование иудеев судить Иисуса: «Возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его» (Ин. 18:31). 

Главным пострадавшим в результате конфликта оказался на этот раз не Павел, а начальник синагоги Сосфен: возможно, он стал начальником синагоги в результате принятия христианства Криспом, а может быть, в коринфской синагоге было несколько начальников. Толпа язычников с лихвой выместила на нем свою злобу, вызванную общим для многих римлян предубеждением по отношению к евреям, расселившимся по всей территории империи.

Отказ Галлиона от участия в разрешении конфликта вокруг Павла был связан, вероятно, с тем же предубеждением, которое разделял и просвещенный брат Галлиона философ Сенека. Ему приписывают такие строки: «Между тем, обычай этого злодейского народа (gens sceleratissima) возымел такую силу, что принят уже по всей земле: будучи побеждены, они дали свои законы победителям».

Среди сочинений Сенеки имеется адресованный «брату Галлиону» диалог «О блаженной жизни», в котором в числе прочего философ воздает хвалу самоубийству как способу достойно расстаться с жизнью:

Эпикурейский философ Диодор несколько дней назад собственной рукой положил конец своей жизни; но они не хотят признать, что он перерезал себе глотку по завету Эпикура. Одни предпочитают видеть в его поступке проявление безумия, другие — необдуманность; в то время как это был человек блаженный и вполне доброй совести; он сам перед собой засвидетельствовал, что настала пора уходить из жизни, воздал хвалу покою, который он вкушал, проведя весь свой век на якоре в тихой гавани, и произнес слова, которые вам так неприятно слышать, как будто вас заставляют сделать то же самое: «Прожил довольно и путь, судьбою мне данный, свершил я». 

Жизнь обоих братьев завершилась трагически. Сенека был в 65 году обвинен в том, что участвовал в заговоре против Нерона, и чтобы избежать смертной казни, перерезал себе вены. В ходе разбирательства всплыло и имя Галлиона:

И вот, когда все в сенате соревновались в низменной лести, и тем усерднее, чем тяжелее была понесенная кем-либо утрата, на Юния Галлиона, устрашенного умерщвлением его брата Сенеки и смиренно молившего о пощаде, обрушился с обвинениями Салиен Клемент, называя Галлиона врагом и убийцею, пока его единодушно не остановили остальные сенаторы, заявившие, что в его поведении может быть усмотрено намерение воспользоваться общественным бедствием для сведения личных счетов и что не подобает призывать к новым жестоким карам по делу, которое благодаря милосердию принцепса сочтено исчерпанным и предано забвению. 

Считается, что вскоре после описанного обсуждения в сенате Галлион покончил с собой. Возможно, как и Сенека, он был принужден к этому.

И отсюда опять видна кротость этого мужа. Когда того били, он не почел этого для себя оскорблением: так дерзки были иудеи!

О, какой стыд они испытали! «И Галлион, — говорит, — нимало не беспокоился о том», хотя все было сде­лано для его оскорбления; а они, как бы власть какую имея, бьют (начальника), постыдно совершают дело безумной ярости! Почему же он не бил их со своей стороны, хотя имел власть над ними? Чтобы они научились любомудрию. Он не бьет их со своей стороны, что бы судия узнал, кто из них более кроток. Это не мало принесло пользы и присутствующим. Кротость од­них и дерзость других показывали, что для всего этого ну­жен судебный приговор; но они все делали беспорядочно. И не сказал: не должно, — чтобы они в другой раз не стали бить его, — но: не хочу. «Я не хочу быть судьею». Так кроток был этот муж! Подобным образом и Пилат гово­рил о Христе: «возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его» (Ин. 18:31). Он хотел, чтобы они судили по закону; а они по­ступали, как пьяные и беснующиеся. Потому Павел прибыл из Афин (в Коринф), что здесь было «много людей». Он был бит, и ничего не говорил.

Будем и мы подражать ему. Бьющим нас будем воздавать кротостью, молчанием, долготерпением. Это — раны более тяжкие, удар более сильный и действительный, так как тяжко поражение не тела, а души. Мы многим наносим удары; но если это делается по дружбе, то даже нравится; если же ты будешь бить кого-нибудь с гневом, то касаешься его сердца и потому причиняешь ему великое огорчение, — так мы пора­жаем более сердце их. Докажем же, по возможности, что кротость поражает более, нежели сопротивление. Яснейшее до­казательство этого было бы из дел и из опыта; но, если угодно, объясним это и словом, хотя мы уже многократно делали это. При оскорблениях мы ничем столько не огорчаемся, как мнением присутствующих; не все равно — получать ли оскорбление при всех, или наедине; мы переносим легко те оскорбления, которые наносятся нам наедине, когда нет свидетелей, и никто не знает о том. Следовательно, не самое оскорбление огорчает нас, но то, что оно наносится при всех, так что, если бы кто-нибудь при всех хвалил нас, а наедине поносил, то мы еще были бы ему благодарны. Значит, огор­чение зависит не от самого оскорбления, но от мнения при­сутствующих, пред которыми (мы не хотим) казаться достой­ными презрения. Теперь: что, если мнение их будет в нашу пользу? Не больше ли потерпит. сам оскорбитель, если они подадут голос за нас?

Кого же, скажи мне, осуждают по­сторонние свидетели: того ли, кто наносит оскорбление, или того, кто подвергается ему и молчит? Гнев увлекает нас в то время, когда наносится оскорбление; посмотрим же теперь, когда мы свободны от этой страсти, чтобы нам не увлекаться и тогда. Кого все мы осуждаем? Без сомнения того, кто нано­сит оскорбление; если он ниже нас, мы говорим, что он беснуется; если равен, говорим: он безумствует; если выше — и тогда не одобряем. Кто, скажи мне, достоин одобрении? Тот ли, кто возмущается, неистовствует, свирепствует, как дикий зверь, восставая против имеющих одинаковую с ним природу, или тот, кто пребывает в спокойствии, как в при­стани, и сохраняет великое любомудрие? Последний не уподоб­ляется ли ангелу, а тот похож ли и на человека? Тот и собственного зла сдержать не может, а этот удерживает и чужое; тот и самим собою владеть не может, а этот обузды­вает и другого; тот терпит кораблекрушение, а этот плывет безопасно на своем корабле при попутном ветре; он именно не позволяет ветру гнева устремляться в паруса и потопляет мысленную ладью его, но легкий и приятный ветер — дыхание незлобия — веет ему и с великим спокойствием приводит его в пристань любомудрия. Как во время крушения корабля, плывущие на нем не знают, что они выбрасывают в море, свою ли собственность или вверенное им достояние других, но бросают без разбора все, в нем находящееся, и драго­ценное и недрагоценное; когда же буря прекратится, то, раз­мышляя о том, что бросили, плачут и не радуются тихой по­годе, по причине потери выброшенного, — так точно и здесь. Когда свирепствует гнев и поднимается эта буря, не думают, что нужно выбросить и чего нет; когда же гнев прекратится, тогда, размышляя о том, что выбросили, видят только вред и не радуются самому спокойствию, вспоминая, какими словами осрамили себя и какой великий ущерб понесли не в деньгах, но в отношении к смирению и кротости.

Подлинно, гнев есть тьма. «Сказал, — говорит (Писание), — безумный в сердце своем: «нет Бога» (Пс. 13:1). Можно, кажется, и о гневающемся сказать: «сказал» гневающийся: «нет Бога». Он «по множеству гнева своего не взы­щет», говорит (Писание) (Пс. 9:25). Если же является помысл благочестивый, то все (другие помыслы) он устраняет, отго­няет и ниспровергает. Если ты не чувствуешь, как ты терпишь вред более оскорбляемого, то оскорбляй; если не будет ни­кого, кто стал бы осуждать тебя, то суд совести, постигнув тебя наедине, накажет в тысячу раз более. В самом деле, когда ты слышишь, что оскорбленный тобою не сказал ни одного обидного слова, не скорбишь ли ты более его? Как, скажи мне, человека тихого, смиренного и кроткого ты осыпал тысячью укоризн? Так говорим мы часто, но не видим, чтобы тоже было соблюдаемо на деле. Как ты — человек — оскорбляешь человека? Раб — подобного себе раба? Но что ди­виться этому, когда многие оскорбляют самого Бога?

Да будет это утешением для вас, которые терпите оскорбления. Вас оскорбляют? Бывает оскорбляем и Бог. Вас поносят? Бывает поносим и Бог. Вас подвергают оплеванию? Тоже (терпел) и Господь наш. В этом Он имеет общее с нами, а в противном этому — нет. Он никогда не­справедливо не оскорблял, — да не будет, — не поносил, не обижал. Следовательно мы (оскорбляемые) имеем с Ним общее, а не вы (оскорбляющее). Переносить оскорбления свой­ственно Богу, а оскорблять напрасно — диаволу. Вот две против­ные стороны. «Бес в Тебе» (Ин. 8:48), — такие слова выслушал Христос; Его по ланите ударил раб архиереев (Ин. 18:22). На сторону этих людей и становятся оскорбляющие неспра­ведливо. Действительно так. Если Петр был назван сатаною за одно только слово (Мф. 16:23), то тем более такие люди могут быть названы иудеями, когда творят дела иудеев, а эти (названы) сынами диавола, потому что творили дела диавола (Ин. 8:44). Ты оскорбляешь (другого): но, скажи мне, кто ты? Или лучше, потому ты и оскорбляешь, что сам ты — ничто. Человеку не свойственно наносить оскорбления. При столкнове­нии говорят: ты кто? Напротив следовало бы говорить: оскор­бляй, ведь ты ничто. Теперь, когда мы говорим оскорбителю: ты кто? — слышим в ответ: во всех отношениях лучше тебя. Между тем следовало бы говорить противное. Но как мы дур­но предлагаем вопрос, то и они дурной дают ответ. Значит, виноваты мы сами. Мы обращаемся к оскорбителям как бы к каким великим людям, когда говорим: ты кто, что оскорб­ляешь? Поэтому они так и отвечают. А следовало бы говорить напротив: ты оскорбляешь? — оскорбляй; ведь ты — ничто. Скорее к тем, которые не наносят оскорблений, следовало бы гово­рить: ты кто, что не оскорбляешь? Ты выше естества человечес­кого. В том и благородство, в том и свобода, чтобы никому не говорить ничего унизительного, хотя бы иной и был досто­ин того. Скажи мне: сколько есть людей, достойных смерти? И, однако, судья сам собою не осуждает их, но допрашивает и притом не сам лично. Если же не принято, чтобы судья сам говорил с дурным человеком, но для этого нужен какой-нибудь посредник, то тем более мы не должны оскорб­лять людей равных нам. Мы не столько получим пользы от оскорбления других, сколько от убеждения, что в таком слу­чае мы унижаем самих себя.

Итак, дурных людей не дол­жно оскорблять по этой причине, а добрых — еще по другой: по­тому, что они не заслуживают того. Есть еще и третья — та, что не должно быть оскорбителем. А теперь, посмотри, что происходит: человек оскорбляется и унижается, а с ним вместе и оскорбляющий и все наблюдающие это. Что же? Не привести ли зверей к ним, чтобы решить дело? Остается это (одно средство). Если люди рады наносить друг другу оскорб­ления, то остается — предоставить зверям примирение. Как в доме, когда ссорятся господа, примирения их остается ожидать от слуг (этого требует самое существо дела, хотя, может быть, этого и не бывает), — так и здесь. Ты оскорбляешь? Не удиви­тельно; ведь ты — не человек. Оскорбление кажется каким-то великим делом и почитается приличным людям великим; но это скорее прилично рабам, а свободным приличны добрые речи. Как делать зло свойственно первым, так терпеть зло свойственно последним. Например, служанка, намеревающая­ся украсть, тайно похищает добро господина своего; так бы­вает и с оскорблением: как вор, — скажем, — вошедши осто­рожно, озирается кругом, ища похитить что-нибудь, так и этот высматривает все, чтобы выдать что-нибудь другим. Изобра­зим его еще другим примером: как тот, кто похитил из дому нечистые сосуды и вынес их перед всеми, не столько стыдится дела похищения, сколько самого себя, видя, что он похитил и вынес такие сосуды, так и этот, высказав перед всеми сквернословные речи, срамит этими словами не других, а себя, высказав их и осквернив ими свой язык и разум. Когда мы ссоримся с дурными людьми, то бывает тоже, что с человеком, который бьет другого лежащего в грязи; он пачкает себя самого, касаясь грязи своими руками. Помня все это, — увещеваю вас, — будем избегать этого зла, будем иметь благоречивый язык, чтобы, соблюдая себя чистыми от всякой укоризны, мы могли безопасно провести настоящую жизнь и спо­добиться благ, обетованных любящим Бога, благодатию и че­ловеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

***

Крисп же, начальник синагоги уверовал в Господа со всем домом своим (Деян. 18:8). Смотри, как тогда верные делали это целыми семействами. Затем вскоре и многие другие веровали и крестились. Начальником синагоги здесь называется тот самый Крисп, о котором (Павел) говорит в послании: я никого из вас не крестил, кроме Криспа и Гаия (1 Кор. 1:14). А этот, мне кажется, называется и Сосфеном, так как этот муж был столько верен, что и был бит, и всегда находился при Павле.

πάντες (все) — как это часто бывает, когда текст дает возможности для различного понимания, в рукописях появляются уточнения: так, в «западном» тексте и в Тексте большинства после «все» добавлено ον ״Ελληνες («греки»), а в нескольких минускулах — οι Ιουδαίοι («иудеи»). В старославянском и Синодальном переводах стоит добавление «греки». Современные комментаторы не единодушны в решении этого вопроса. Большинство считает, что Сосфена били греки-язычники (см., например: Ramsay. St. Paul the Traveller, 259; Haenchen, 536; Bruce, 397), меньшинство — что евреи: Сосфен или симпатизировал христианам (Sherwin- White. Roman Society. P. 103 f.), или, возможно, уже был христианином (Schille, 366.). Некоторые комментаторы считают, что под «всеми» имеются в виду и те и другие: евреи, поскольку архисинагог не сумел отстоять их правоту, а греки «оп general principies» (ВС, IV, 228; Barrett, 875). Основной аргумент тех, кто считает, что на Сосфена набросились греки, состоит в том, что евреи не пользовались симпатией греков, и в момент, когда Галлион ясно дал понять, что евреи пытаются втянуть его в весьма сомнительное дело, греки могли счесть, что могут безнаказанно избить одного из их руководителей. На это можно возразить, что греки в изложении Луки вообще не упоминаются, а слово «все» грамматически естественно коррелируется с предшествующим αυτούς («их», т. е. евреев). Если бы греки набросились на архисинагога, то, по видимому, его единоверцы, как бы ни были огорчены неудачей, стали бы его защищать и произошла бы общая драка, а это вряд ли оставило бы Галлиона равнодушным. Более правдоподобно, что Сосфена все-таки били евреи. Но по какой причине? Одно из объяснений состоит в том, что они были раздосадованы тем, что он провалил дело, которое ему было поручено. Однако то, что евреи устроили публичное избиение одного из руководителей общины (или, во всяком случае, человека, занимающего в ней высокое положение), представляется странным: зачем демонстрировать перед властями внутренние разногласия внутри общины? Шервин-Вайт (Sher- win-White, 103 f.) полагал, что Сосфена били за прохристианские настроения: «Это (избиение Сосфена. —И. Л.) имело смысл, если Сосфен симпатизировал христианам, а избиение было формальными “тридцатью девятью ударами”, назначенными руководством местного синедриона, которое поймало Галлиона на слове»). Того же мнения придерживался Маршалл (Marshall 1. Н. Acts. Cambridge, 2002. Р. 299); Шилле считал Сосфена христианином (Schille, 366-367). Но в таком случае получается, что оба руководителя еврейской общины (Сосфен мог быть или предшественником Криспа в должности архисинагога, или его коллегой, ср. комм, к Деян. 13:15, или же руководителем (возможно, патроном) другой синагоги в Коринфе (если считать, что в это время в Коринфе было несколько синагог)) стали христианами, что представляется не очень правдоподобным. Впрочем, существует другое объяснение, восходящее к Иоанну Златоусту, которое было подробно аргументировано в статьях А. Миру и Р. Феллоуса (см. следующий комм.): архисинагог Сосфен, который затем упоминается Павлом в 1 Кор. 1:1, идентичен архисинагогу Криспу, о крещении которого упоминается в Деян. 18:8.

Σωσθένην τόν άρχισυνάγωγον (архисинагога Сосфена) — о должности архисинагога см.: комм, к Деян. 13:15; Сосфен упоминается в 1 Кор. 1:1, но исследователи расходятся в мнениях о том, идет ли речь в обоих случаях об одном и том же человеке или о разных. Идентичность двух Сосфенов казалось весьма правдоподобной Бенгелю (Bengel. Gnomon, 493), Моффату (MoffattJ. The First Epistle of Paul to the Corinthians. Lon- don, 1938 (The Moffatt New Testament commentary. 4); Барретту (Bar- rettC. K. The First Epistle to the Corinthians. London, 19942. P. 31: «это более чем возможно»). Возражение против идентификации состоит в том, что имя встречается часто, см., например: Haenchen, 536, note 5: «Шлаттер и другие обнаружили его (Сосфена Деян. — И. Л.) в Сосфене 1 Кор. Однако это имя встречается часто. Попытка узнать больше о лице, упомянутом в тексте, в истории экзегезы часто приводило к идентификации людей с одинаковыми именами». Однако аргумент Хенхена ошибочен: имя Сосфен было достаточно редким — по подсчетам Феллоуса, из примерно четверти миллиона людей, чьи имена собраны в пяти опублинованных к настоящему времени томах LGPN, только шестьдесят девять носили имя Сосфен {Fellows R. Renaming in Paul’s Churches: The Case of Crispus-Sosthenes Revisited. TynB. 56.2. 2005. P. 115, note 6).

Иоанн Златоуст считал, что архисинагог Крисп, упомянутый в Деян. 18:8, и Сосфен — одно и то же лицо (Беседы на Деяния Апостольские, 39,2 // PG, 60,278): Τούτον Κρίσπον λέγει τόν άρχισυνάγωγον, περί ού φησι γράφων* Ούδένα άλλον έβάπτισα έι μή Κρίσπον καί Γάιον. Οϊμαι δε τούτον καί Σωσθένην λεγεσθαι, ος τοσούτον άνηρ πιστός ήν, ώστε καί τύπεσθαι καί παρεΐναι άεί τω Παύλω («Он называет архисинагогом того Криспа, о котором он говорит: “Никого другого я не крестил, кроме Криспа и Гая” (1 Кор. 1:14с небольшим изменением. — И. Л.). Думаю, что его называют также Сосфеном, который был таким верным человеком, что и бит был, и постоянно находился с Павлом». Недавно это предположение нашло своих сторонников в лице А. Миру (MyrouA. Sosthenes: The Former Crispus (?) // Greek Orthodox Theological Review. 44.14.1999 . P. 207-212) и P. Феллоуса {Fellows. Renaming in Paul’s Churches. P. 113-130). Миру и Феллоус обращают внимание на то, что практика изменения имени по религиозным причинам была достаточно хорошо известна (подробно о изменении имени при религиозном обращении см.: Horsley G. Н. R. Name Change as ап Indication of Religious Conversion in Antiquity // Numen. 34.1. 1987. P. 1-17): cp., например, надпись на латинском саркофаге III-IV вв. по P. X., в которой сообщается, что Бетуриа Паулина обратилась в иудаизм в возрасте 70 лет и приняла при обращении имя Сара (Konikoff А. Sarcophagi from the Jewish Catacombs of Ancient Rome. Stuttgart, 1986. P. 11-14). Прямые упоминания о том, что Павел давал новые имена новообращенным христианам, отсутствуют, однако это не противоречило бы общей практике и соответствовало бы его роли духовного наставника для адресатов Посланий {Fellows. Renaming in Paul’s Churches. P. 119). Греческое имя Сосфен означает «сильный, властный, спасительный», и оно вполне подходило бы как вновь данное для человека, влиятельного в прошлом (архисинагог) и занявшего важное место в христианской общине (1 Кор отправлено от имени Павла и Сосфена). Это интересная теория, однако то, что Павел в начале Послания называет Сосфена его 

крещальным именем, затем, сообщая о факте его крещения (1 Кор. 1:14), докрещальным, и то, что Лука в Деян поступает точно так же, превращает апостола язычников и его летописца в неестественных педантов.

Такой оборот дела ободрил го­родскую чернь, которая давно уже ненавидела иудеев за их отщепенство и бесчеловечное ростовщичество, и вот она схва­тила главного иудейского вожака, Сосфена, начальника синагоги, и тут же пред судилищем, на глазах Галлиона, подвергла его беспощадным побоям, и это был вполне заслуженный урок их собственному буйству и изуверству.

Исполняя повеление проконсула и, вероятно, раздосадованные назойливостью иудеев, прогонявшие, а с ними и все Еллины, т.е. язычники (не прозелиты и не христиане, чего из повествования не видно), бывшие на месте, схватили Сосфена, начальника синагоги, как представителя назойливых иудеев и может быть предводителя, более других добивавшегося осуждения Павла, и били его тут же пред судилищем, чтобы дать острастку и прочим иудеям. Сосфен был может быть преемником Криспа в должности начальника синагоги, после обращения того в христианство (ст. 8), может быть один из старейшин, составлявших совет при архисинагоге (ср. прим. к Деян. 13:15), из рассказа не видно. По церковному преданию, этот Сосфен был потом обращен в христианство апостолом Павлом, был его сотрудником, о котором упоминается в первом послании к Коринфянам (1 Кор. 1:1) и после был епископом в Колофоне (в Малой Азии. Чет.-Мин. Янв. 4).

– Галлион ни мало не беспокоился об этом: хотя это была уже обида (ст. 14), подлежавшая судебному разбирательству проконсула. Дееписатель делает это замечание для того, чтобы указать полное оправдание обетования Господня Павлу, что никто не сделает ему зла: вышло так, что возмущение иудеев против Павла не только не причинило зла ему, но отозвалось не хорошо на предводителе обвинявших, так как судья при сем, видимо, стоял на стороне обвиняемого и молча дозволил наказать обвинявшего, вместо удовлетворения жалобы против обвиняемого.

Разгоняя назойливых обвинителей, служащие при суде при помощи других греков в особенности напали на Сосфена, который, как преемник Криспа, по должности своей был впереди обвинителей, а может быть, и сам по обязанности своей говорил что-либо. Но впоследствии Сосфен обратился ко Христу и был епископом в Колофоне (Четьи-Минеи, 4 января).

«Вышло так, что возмущение иудеев против Павла не только не причинило ему зла, но отозвалось нехорошо на предводителе обвинявших, так как судия при этом, видимо, стоял на стороне обвиняемого и молча дозволил наказать обвинявших вместо удовлетворения жалобы против обвиняемого. И дееписатель делает об этом замечание, вероятно, для того, чтобы указать полное оправдание обетования Господа Павлу, что никто не сделает ему зла». По словам святого Иоанна Златоуста, это была «блестящая (Павлова) победа! И, о, какой стыд испытали они (евреи)! Это принесло немало пользы и присутствующим. Галлион хотел, чтобы они судили по закону, а они поступали как пьяные и беснующиеся. Будем и мы подражать ему. Бьющим же нас будем воздавать кротостью, молчанием, долготерпением. Это раны более тонкие, ибо тонко ранение не тела, а души. Огорчение зависит от мнения присутствующих. Если же мнение их будет в нашу пользу, то не больше ли потерпит сам оскорбитель? Бывает оскорбляем и Бог. Да будет это утешением для вас, которые терпите оскорбления»