Как поступают в отношении к правительству обязанные платить ежедневно подати, если не внесут деньги за многие дни, так поступлю и я по отношению к твоей святости. Они, как скоро представится кому удобный случай, выплачивают что были должны по частям, вдруг, соединив долг в одну сумму; и я, будучи должен посылать тебе письма непрерывно (потому что для христиан обещание — долг), невольное опущение переписки за прошедшее время хочу восполнить теперь, распространив меру послания настолько, что, если бы разделить его на письма обыкновенной меры, оно могло бы считаться вместо многих. Но чтобы длиннота письма не была пустым препровождением времени, думаю, что хорошо будет в этой письменной речи подражать личному нашему собеседованию. Конечно, ты помнишь, что предметом всегдашних наших взаимных бесед были заботы о добродетели и упражнения в богопочитании; причем ты всегда настойчиво предлагал вопросы относительно того, о чем шла речь, и ничего из сказанного не принимал без исследования; а я, как старший возрастом, каждый возникающий по ходу речи вопрос разрешал. Если бы возможно было и теперь быть сему, так чтобы твое разумение давало направление слову, то это было бы всего лучше; ибо для нас обоих была бы двойная польза, как от взаимного лицезрения (что приятнее этого для меня в жизни?), так и от того, что твое благоразумие наподобие музыкальной палочки привело бы в движение нашу ветхую цитру. Поскольку же обстоятельства жизни делают то, что мы разъединены по телу, хотя и соединены душами, то необходимо будет говорить и от твоего лица, как скоро по ходу речи возникнет у нас возражение против сказанного. Хорошо также предложить сперва какой-либо душеполезный предмет как цель письма, а затем уже заняться исследованием того, что предложено. Итак, предметом наших изысканий будет вопрос: что значит «
христианин»?
Может быть, небесполезно будет исследование об этом. Если бы мы в точности открыли, что значит «
христианин», то получили бы большое содействие к добродетельной жизни, стараясь посредством высокого образа жизни поистине и быть тем, чем именуемся. И впрямь: если кто пожелает назваться врачом, или ритором, или геометром, тот не допустит, чтобы его невежеством обнаружилась лживость названия, если на деле он не окажется тем, кем именуется; но желающий назваться кем-либо таковым постарается оправдать название знанием самого дела. Таким же точно образом поступим и мы: если, исследуя, определим суть названия «
христианин», то уже решимся не быть тем, что вбирает само это имя, чтобы и к нам не мог быть применен известный у язычников рассказ об обезьяне. Говорят, что в городе Александрии один искусник выучил обезьяну с известною ловкостью принимать позу танцовщицы, надевал на нее маску танцовщицы и одежду, приличную этому занятию. Посетители театра хвалили обезьяну, плясавшую в такт музыке, и за все, что бы ни делала она. В то время как зрители были увлечены зрелищем, некий остроумец шутки ради показал им, что перед ними всего лишь обезьяна. Когда все восклицали и рукоплескали ловкости обезьяны, стройно плясавшей в такт музыке, он бросил на сцену лакомства, до которых особенно охочи эти животные. Увидев разбросанный перед сценой миндаль, обезьяна, ни на что не обращая внимания, забыв и пляску, и рукоплескания, и нарядную одежду, подбежала к нему и горстями начала собирать то, что находила; а чтобы маска не мешала рту, старалась сбросить ее, разрывая своими когтями, так что вместо похвал и удивления внезапно возбудила у зрителей смех, едва только из-за жалких остатков маски показалась безобразная и смешная наружность. Итак, как недостаточно было обезьяне ложно принятого вида, чтобы ее сочли за человека (жадность к лакомствам изобличила ее природу), так и те, кто не истинно образовали свое естество верою, посредством лакомств, предлагаемых от диавола, легко изобличаются в том, что они нечто иное, отличное от того, за что выдают себя. Ибо, вместо смокв и миндаля и тому подобного, тщеславие, честолюбие, любостяжание, страсть к удовольствиям и другие такого же рода злые припасы диавольские, вместо лакомств предложенные ненасытным людям, легко обнаруживают подобные обезьянам души: посредством подражания принимают на себя лицемерно вид христианства, а в пору страстей скидывают личину целомудрия, кротости или другой добродетели.
Итак, необходимо рассудить о значении названия «христианство». Может быть, мы станем тем, чего требует это имя, дабы, имея вид «
христиан», по одному только исповеданию и покрову имени не оказаться не тем, чем кажемся, пред Видящим тайное (см.:
Мф. 6:6).
Итак, во-первых, рассмотрим, какой смысл заключается в самом названии «христианство». Более мудрые, конечно, могут найти какой-либо более высокий и величественный смысл, соответствующий высоте сего имени; нашему разумению об этом имени доступно вот что. Имя «
Христос», если заменить его более ясным и понятным речением, значит «
Царь»: Священное Писание употребляет это имя преимущественно для обозначения царского достоинства. Но, как говорит Священное Писание, Божество неизреченно и непостижимо и превыше всякого уразумения мыслью, то нами руководят к уразумению нетленного Естества многими именами и понятиями движимые Святым Духом пророки и апостолы. Каждое из боголепных понятий направляет нас к какой-либо мысли, так что власть над всем означается именем царства, а чистота и свободность от всякой страсти и всякого зла называется именами добродетелей, из которых каждая разумеется в Совершенном и изрекается о Нем; так что одно и то же Божество есть и правда и мудрость, и сила и истина, и благость и жизнь, и спасение и нетление, и непрелагаемость и неизменяемость; а все, что ни разумеется высокого чрез обозначение этими именами, и есть Христос, и изрекается о Нем. Итак, если в имени «Христос» разумеется совокупность всего высокого (ибо в высочайшем из значений содержатся и прочие, каждое из них умопредставляется как царство), то выводя отсюда следствие, мы можем уразуметь, что значит христианство. Ибо если именем, превосходящим все имена, служащие для изъяснения нетленного естества, именуемся также и мы, соединившиеся с Ним чрез веру в Него, то необходимо, чтобы мы имели общность названий тех понятий, которые усматриваются в этом нетленном естестве. По причастии ко Христу мы получили название «христиане» — значит, необходимо, чтобы это влекло общение наше со всеми высокими именами. Еще один сходный пример. Потянувший за одну крайнюю петлю потянул бы и все соединенные с ней другие. Поскольку с именем Христа соединяются и прочие имена, изъясняющие это неизреченное и многовидное блаженство, то необходимо, восприяв одно имя, вместе с ним, единственным, привлечь и прочие.
Итак, если кто принимает на себя имя Христово, но того, что умопредставляется с этим именем, не являет к жизни, — ложно носит это имя, он всего лишь бездушная личина с чертами человеческого образа, наложенными на обезьяну. Ибо как Христос не может быть Христом, если Он не есть правда, и чистота, и истина, и отчуждение от всякого зла, так не может быть и христианином (то есть истинным христианином) тот, кто не обнаруживает в себе ничего общего с этими именами. Итак, если бы нужно было кому-либо истолковать смысл слова «христианство», то мы бы сказали так: христианство есть подражание Божескому естеству. И пусть никто не порицает этого определения как чрезмерного и превышающего смирение нашего естества; определение это не выходит за пределы естества. Кто размыслит о первом состоянии человека, тот из Священного Писания найдет, что это определение не выходит из меры нашего естества. Ибо первое устроение человека было по подражанию подобию Божию (так любомудрствует о человеке Моисей:
Сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его (
Быт. 1:27)), а слово «христианство» означает возведение человека в древнее благополучие.
Если же в древности человек был подобием Божиим, то, может быть, мы сделали не случайное определение, сказав, что христианство есть подражание Божескому естеству.
Теперь самое время рассмотреть, безопасно ли тому, кто носит это имя, жить не соответствуя ему? То, о чем мы спрашиваем, поясним примером. Предположим, кто-нибудь объявляет себя искусным в живописи; начальник приказывает ему начертать для далеко живущих образ царя. Начертав на доске какой-либо неблаговидный и безобразный вид и назвав это образом царя, не приведет ли он в справедливое негодование: дурное изображение может послужить причиною оскорбительного мнения о первообразе для не знающих его. Ведь каким представляется вид на картине, таким по необходимости будет почитаться и первоначальный образ. Итак, если христианство — это подражание Богу, то человек, ведя жизнь в подражание Богу (в этом он уверен), таковым будет почитать и наше Божество. Так что, если он увидит примеры всего благого, то уверует, что Божество, нами чтимое, благо. Если же кто будет предан страстям и если в своих нравах сообразно различным страстям будет отображать виды различных зверей (ибо в извращениях нашего естества должно видеть именно отображения зверей), но при этом будет именовать себя христианином, тот своею жизнью подает неверным повод порицать Божество, в Которое мы веруем. Недаром и Писание возвещает таковым страшнейшую грозу, говоря:
горе тем, ради кого имя Мое хулится во языцех (
Ис. 52:5) И мне кажется, что, к этой преимущественно мысли руководя нами, Господь сказал могущим слышать:
Будите... совершени, якоже Отец ваш Небесный совершен есть (
Мф. 5:48). Ибо, наименовав истинного Отца Отцом верующих, хочет, чтобы и рожденные от Него имели подобие с созерцаемым в Нем совершенством благ.
Спросишь меня: но как для человеческого смирения возможно простирать стремление к блаженству, усматриваемому в Боге, когда в этом самом повелении как будто выказывается неудобоисполнимость его? Ибо как возможно земному уподобиться Тому, Кто на небесах, когда самое различие по естеству показывает недостижимость подражания? Ибо как невозможно лицом достать до величия небес и содержащихся в них красот, так и земному человеку невозможно уподобиться Небесному Богу. Но слово Писания об этом ясно: не приравнивать естество человеческое естеству Божескому повелевает оно, но (Его) благим действиям, сколь возможно, подражать в жизни. Итак, какие наши действия могут быть подобны действиям Божиим? Отчуждаться всякого зла, сколь это возможно, делом, словом и помышлением стараясь быть чистыми от осквернения. В этом — истинное подражание Божескому и свойственному Небесному Богу совершенству.
Ибо не думаю, чтобы Евангелие в словах, которыми повелевает быть нам совершенными, как Небесный Отец, говорило о стихии неба как об отдельном каком-то жилище Божества, потому что Божество равно находится во всем и одинаково проницает все творение; нет ничего, что бы пребывало в бытии вне Сущего, но Божеское естество соприкасается каждому существу, все содержа в себе всеобъемлющею силою, как и пророк поучает, говоря: перенесусь ли мыслию на небо, исследую ли, нисходя мысленно, то, что под землею, простру ли разумную силу души к пределам существующего — во всем увижу всевластвующую Твою десницу. Подлинное же изречение его таково:
Аще взыду на небо, Ты тамо еси: аще сниду во ад, тамо еси. Аще возму криле мои рано и вселюся в последних моря, и тамо бо рука Твоя наставит мя, и удержит мя десница Твоя (
Пс. 138:8-10). Из этих слов можно видеть, что не отделено для Бога, по преимуществу, небесное жилище. Но поскольку горний удел признается чистым от зла (на это во многих местах загадочно указывает нам Священное Писание), а в этой суетной, более вещественной жизни совершаются злые страсти, так как здесь, в земной жизни, извивается и ползает изобретатель зла — змий, о котором притчево говорит Священное Писание, что он на персех и чреве ходит и землею питается всегда (см.:
Быт. 3:14). Этот образ движения и вид пищи указывает нам на то, что земная именно, суетная жизнь допускает поползновения многообразного зла и делается пищею ползающего по ней зверя; повелевающий же подражать Небесному Отцу повелевает быть чистыми от земных страстей, отдаление от которых совершается не путем изменения места, но одним движением воли. Итак, если отчуждение от зла естественно совершается одним устремлением разумения, то евангельское слово не повелевает нам ничего затруднительного. Ибо устремление разумения не сопряжено даже и с трудом; можно без всяких усилий, посредством одних лишь желаний быть там, где бы ни пожелали. Так что желающему и на земле возможно вести небесный образ жизни, как скоро, по руководству Евангелия, будем мудрствовать небесная и слагать в этих сокровищницах богатство добродетели; ибо:
Не скрывайте, — говорит евангелист, —
себе сокровищ на земли, но скрывайте... сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают, ни крадут (
Мф. 6:19—20). Эти слова показывают, что в горней жизни не обитает никакой тлетворной для блаженства силы. Многоразлично действующая своею разнообразною злобою на гибель этой жизни, то наподобие моли проникающая в разум, делая непригодной ту часть (души), в которую внедрится; то, если вскорости не будет изгнана из одной части, посредством поедающей и истребляющей силы переползая к близлежащим частям, как знак своего движения эта сила оставляет след повреждения везде, куда бы ни приблизилась. Если же внутреннее непоколебимо, сила эта строит злоумышления посредством внешних обстоятельств; она проламывает стену к сокровищнице сердца или другою страстью опустошает хранилище души, гневом, печалью или иною подобною страстью окрадывая разум. Итак, поскольку в небесных сокровищницах, как говорит Господь, нет ни моли, ни тли, ни хищнической злобы, научающей тому, о чем мы упомянули, то туда должно переносить наше делание, где собранные сокровища, недоступные хищению и умалению, не только навсегда остаются, но и наподобие семян производят многоразличное приращение. Необходимо, чтобы воздаяние было велико, соответственно естеству приявшего сокровище на хранение. Действуя сообразно своему естеству, мы приносим мало, — такова уж наша природа, — поэтому прилично, чтобы Тот, Кто во всем богат, за вверенное Ему малое воздал тем, что имеет по естеству. Итак, никто да не унывает, внося в Божественные сокровищницы по силам своим, но пусть пребывает в надежде исполнения обещания Сказавшего, что малое Он заменит великим, воздав небесным за земное, вечным за временное; эти же блага такого рода, что их ни мыслию нельзя постичь, ни словом изъяснить; о них учит богодухновенное Священное Писание: ниже
око виде, ниже
ухо слыша, ниже
на сердце человеку взыдоша, яже уготова Бог любящым Его (
1 Кор. 2:9).
Написав все это тебе, о честная глава, мы не только восполнили опущенные нами письма, но и предварили могущие быть опущения. Ты же трудись о Господе, по сердцу; по сердцу же да будет тебе всегда то, что и Господу благоугодно, и нам по сердцу.
Армонию, о том, что значит имя и название «христианин». 
