1-я книга Царств, Глава 15, стих 11. Толкования стиха

О Боге человек не в состоянии сказать что-либо достойное Его (§ 1)    1. Давайте теперь рассмотрим, в каком смысле сказано: «Я раскаялся, что поставил Саула царем». Ведь ты спрашиваешь, разумеется, не как несведущий в разумении подобных слов, но проверяя по отеческому усердию и благосклонной заботе мои начатки, — как может раскаяться в чем-либо Бог, обладающий всеведением. Итак, когда говорится это о Боге, я полагаю, что произносится нечто недостойное Его, если вообще можно найти что-либо достойное Его из говоримого о Нем. Ибо поскольку Его вечная сила и Божество тотчас удивительным образом превосходят все слова, при помощи которых осуществляется человеческое общение, то что бы ни говорилось о Нем по-человечески, в том числе и кажущееся людям презрительным, сама человеческая немощь убеждается этим, что даже то, что она считает сказанным о Боге в Священном Писании подобающим образом, приспособлено скорее к человеческому восприятию, чем к Божественной возвышенности; так что вследствие этого и это последнее (т. е. сказанное подобающим образом) так же должно быть превзойдено более ясным разумением, как и то первое (т. е. сказанное неподобающим образом) было превзойдено каким бы то ни было разумением. Каким образом в отношении Бога говорят о ведении и предведении? В каком смысле говорится о гневе, ревности и милосердии Божием? (§ 2)    2. Ибо кому из людей не придет в голову, что не может быть раскаяния в Боге, заранее ведающем все? И вполне ясно, что если из этих двух слов, а именно предведение и раскаяние, мы считаем одно, а именно предведение, соответствующим Богу, то тем самым отрицаем, что в Нем есть раскаяние. Но если кто-либо, исследуя это в более углубленном размышлении, спросит, каким образом свойственно Богу это самое предведение, и обнаружит, что Его неизреченное Божество далеко и намного превосходит значение также и этого слова, то пусть не удивляется, что и то и другое может быть сказано о Нем с точки зрения людей, и в то же время и то и другое говорится о Нем неподобающим образом, если иметь в виду Самого по Себе Бога. Ведь что такое предведение, как не ведение будущего? Но что является будущим для Бога, превосходящего всякое время? Ведь если ведение Божие обладает самими вещами, то для него они суть не будущие, а настоящие; и потому это уже нельзя называть предведением, но только лишь ведением. А если, как в порядке временных творений, так и у Него еще не существует того, что будет, но в Своем ведении Он предшествует этому, тогда Он познает это дважды: сначала в соответствии с предведением будущего, а затем сообразно ведению настоящего. Тогда нечто бывает временно присуще ведению Божию, а это в высшей степени нелепо и ложно. Ибо не может Бог, предузнав нечто как будущее, знать это, когда оно настало, если только не познает Он это дважды: и предузнавая прежде, чем оно появилось, и познавая, когда уже появилось. Таким образом выходит, что — а это далеко отстоит от истины — нечто бывает временно присуще ведению Божию, когда временное, которое предузнается, познается также и как настоящее, которое до того, как стало таким, не познавалось, но лишь предузнавалось. А если даже когда настало то, наступление чего предузнавалось, ничего нового не стало присуще ведению Божию, но остается то же самое предведение, которое было еще до того, как произошло то, что предузнавалось, то почему называется оно предведением, не относясь к чему-то будущему? Ибо то, что оно воспринимало как будущее, теперь является настоящим, а немного позже станет прошлым. Но никак нельзя говорить о предведении настоящих или прошедших вещей. Тогда возвращаемся к тому, что предведение будущих вещей стало ведением тех же самых вещей, но уже настоящих. И поскольку то, что сперва было предведением, затем становится в Боге ведением, это допускает перемену и является временным, тогда как Бог, сущий воистину и вполне, никоим образом не подвержен изменению и не в малой степени не временен. Итак, нам лучше говорить не о предведении Божием, но лишь о Его ведении. Но можно и о нем спросить, каким образом оно существует в Боге. Ибо мы обычно говорим о неком ведении в нас, когда удерживаем в памяти нечто воспринятое и познанное, когда помним нечто, что мы восприняли и познали, так что, когда желаем, можем воспроизвести это. Если в Боге все точно так же, и в собственном смысле можно сказать: Он познает и познал, воспринимает и воспринял, то Он допускает время, и не в меньшей степени проникает сюда та изменчивость, которую следует подальше устранить от сущности Божией. И однако невыразимым образом Бог и ведает и предведает. Точно так же и раскаивается Он невыразимым образом. Ведь хотя ведение Божие далеко отстоит от человеческого ведения, так что всякое сравнение здесь достойно смеха, однако и то, и другое называется ведением. И притом человеческое ведение таково, что апостол даже говорит о нем: Ведение упразднится (1 Кор. 13:8), чего никоим образом нельзя справедливо сказать о ведении Божием. Так и гнев человеческий бывает бурным и происходит не без душевного терзания, а гнев Божий, о котором говорится в Евангелии: «Но гнев Божий пребывает на нем» (Ин. 3:36); и апостол говорит: «Ибо открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие» (Рим. 1:18), изливается так, что Бог, неизменно сохраняя полное спокойствие, с удивительной справедливостью налагает наказание на подчиненное Ему творение. Также и милосердие человека совершается с некоторым страданием сердца (cordis miseriam), отчего само имя милосердия (misericordia) и происходит в латинском языке. Сюда относится и то, что не только радоваться с радующимися, но и плакать с плачущими побуждает апостол (Рим. 12:15). Но кто здравомыслящий скажет, что Бога затрагивает некое страдание (ulla miseria)? И однако Писание всюду свидетельствует, что Он милосерд. Точно так же и человеческую ревность мы не можем мыслить без некой заразы недоброжелательности, но ревнующего Бога мы мыслим не так: слово то же, но способ — иной. Божественные вещи называются человеческими именами, но при этом должны мыслиться без всякого несовершенства. В чем разница между ведением и мудростью? (§ 3)    3. Долго рассматривать все прочее; существуют бесчисленные свидетельства, которые подтверждают, что многое Божественное называется теми же именами, что и человеческое, тогда как в действительности они отделены несравнимым различием. Однако не напрасно одни и те же наименования даны и тем и другим вещам, а скорее по той причине, что когда познаны те человеческие вещи, которые содержатся в повседневном образе жизни и узнаются при их испытании и использовании, они предоставляют некий путь к познанию высших Божественных вещей. Ибо если я отниму от человеческого ведения изменчивость и некие переходы от мысли к мысли, бывающие, когда мы вспоминаем нечто, чтобы различить душою то, чего немногим раньше не было у нее во внимании, и таким образом перескакиваем из одной части в другую посредством сменяющих друг друга воспоминаний, — по этой причине и апостол также называет наше ведение ведением «отчасти» (1 Кор. 13:9), — итак, когда удалю я все это и оставлю одну лишь жизненность точной и непоколебимой истины, озаряющей все в едином и вечном созерцании; и даже не оставлю — ибо не обладает этим человеческое знание — но по мере сил измыслю это, то передо мной так или иначе предстанет ведение Божие. И это имя, на том основании, что при ведении нечто бывает несокрытым для человека, может быть общим для обеих этих вещей. Хотя и в самих людях ведение обычно отличается от мудрости, так что и апостол говорит: «Одному дается Духом слово мудрости, другому слово ведения, тем же Духом» (1 Кор. 12:8). Но в Боге, разумеется, не две эти вещи существуют, а нечто единое. В людях же они обычно различаются таким образом, что мудрость относится к познанию вечного, а ведение — к тому, что воспринимается телесными чувствами. Но хотя бы кто-нибудь другой и провел иное различение, все же если бы не были они разными, то не разделялись бы так апостолом. И если вправду дело обстоит так, что имя ведения нужно отнести к тем вещам, которые воспринимаются телесным чувством, то вообще нет никакого ведения у Бога, ведь Бог Сам по Себе не состоит из тела и души, как человек. Но лучше говорить, что ведение Божие — другое и не принадлежит к тому роду, к которому относится то, что называют человеческим ведением; ведь точно так же и то, что называется Богом, имеет совсем другой смысл, чем сказанное: «Стал в сонме богов» (Пс. 81:1). Однако эта самая общность выражения ведение некоторым образом относится к несокрытости. Точно так же от гнева человеческого я удалю бурное волнение, чтобы осталась отмщающая сила, и таким образом так или иначе возвышусь к познанию того, что именуется гневом Божиим. Также, если от милосердия удалишь ты сострадание к тому, кого ты жалеешь, участвуя в его несчастье, и останется спокойная благость помощи и избавления от несчастья, то таким образом будет достигнуто некое познание Божественного милосердия. Не станем также отвергать и отбрасывать ревность Божию, когда находим мы ее в Писании, но удалим от человеческой ревности больное томление печали и вредное смятение души, и останется лишь то решение, согласно которому нарушение чистоты не может оставаться безнаказанным; так что благодаря этому мы возвысимся и начнем неким образом улавливать ревность Божию. Каким образом Богу может быть свойственно раскаяние? (§4)    4. Поэтому также и когда мы читаем, что Бог говорит: «Я раскаялся», нам следует обдумать, как обычно проявляется у людей дело раскаяния. Здесь, без сомнения, обнаруживается воля к изменению, но в человеке она связана с печалью души; ибо он осуждает в себе то, что сделал необдуманно. Поэтому устраним то, что происходит от человеческой немощи и неведения, и останется одна лишь воля, чтобы нечто стало не так, как это было. Таким образом, можно в значительной степени усвоить нашим умом, в соответствии с каким правилом следует мыслить раскаяние Бога. Ибо когда говорится, что Он раскаивается, это означает, что Он хочет, чтобы нечто не было таким, каким Он создал это быть. Однако и когда было это таким, должно было быть таким; и когда не дозволяется уже этому быть таким, не должно уже быть таким; и происходит все это в соответствии с неким вечным и неколебимым судом справедливости, посредством которого Бог по Своей неизменной воле распределяет все изменчивое. Почему раскаяние и ревность кажутся менее приличествующими Богу, чем предведение, гнев и тому подобное? (§ 5)    5. Но поскольку мы обычно с похвалой говорим о предведении и ведении у людей, да и гнева человеческий род склонен скорее страшиться со стороны могучих властителей, чем осуждать его в них, то и полагаем мы, что подобное говорится о Боге подобающим образом. А из-за того, что тот, кто ревнует или в чем-либо раскаивается, при этом обыкновенно или впадает в некую провинность, или исправляет ее в себе, это говорится о людях с осуждением, и вследствие этого возникает недоумение, когда мы утверждаем, что и в Боге есть нечто подобное. Однако Писание, заботясь обо всем, скорее всего с той целью предлагает и подобные качества, чтобы то, что из приписываемых Богу качеств нам нравится, не понималось в отношении Бога так же, как обычно понимается в людях. Ведь при помощи того, что нам не нравится, если не дерзаем мы так понимать это в Боге, как находим в человеке, мы научаемся подобным же образом рассматривать также и то, что полагаем уместным и соответствующим Богу. Ибо если нельзя говорить нечто о Боге, поскольку это не нравится нам в человеке, то мы не вправе называть Бога неизменяемым, ведь о людях это сказано с осуждением: «Ибо нет в них перемены» (Пс. 54:20). Точно так же есть нечто, что в человеке похвально, а в Боге невозможно, как стыд, являющийся великим украшением юного возраста, как страх Божий, который упоминается с похвалой не только в Ветхих Писаниях, но также и апостол говорит: «Совершая освящение в страхе Божием» (2 Кор. 7:1); а в Боге, разумеется, его нет. Поэтому, как некоторые похвальные качества людей неверно сказывались бы в отношении Бога, так и нечто предосудительное у людей справедливо мыслится в Боге; однако не таковым мыслится, какое в людях, но, при общем наименовании, оно далеко отстоит по своему способу и понятию. Ведь немного позже тот же Самуил, которому Господь сказал: «Я раскаялся, что поставил Саула царем», говорит самому Саулу о Боге: «Ибо не человек Он, чтобы раскаяться Ему» (1 Цар. 15:29). Здесь вполне очевидно показывает он, что даже если Бог говорит: «Я раскаялся», подобное не следует понимать по-человечески, как мы разъяснили это уже по мере наших сил. О различных вопросах. Книга вторая (В которой разбираются прочие пять или шесть вопросов, предложенных из книги Царств)

Относительно слов: Я не умилосердился, или: Я не раскаялся (Зах. 8:14) еретики злословят, будто Бог или жесток, или изменчив, если Он то раскаивается, то не раскаивается. Ибо если Он раскаивается, то Он — изменчив, а если не раскаивается т. е. не имеет сожаления, то Он жесток. А раскаялся Бог в том, что помазал Саула на царство. И в отношении к Ниневитянам, которым Он через пророка возвестил: Еще три дня, и Ниневия будет разрушена (Ион. 3:4), и которые покаялись, Он, по словам пророка, изменил решение; но это не по недостатку ведения (mentis improvidae), а по изменчивости тех, которые делают то добро, то зло. Если они делают зло, то Он посылает угрозы, а если они оплакивают свои прежние грехи, то Он оказывает милосердие: Бог, будучи одним и тем же, не изменяется и не можеть изменяться; но когда люди заменяют злые дела добрыми, то и Он изменяет свое определение.

Саул, сын Кисов, не по собственному домогательству сделался царем; он пошел искать ослиц и пришел спросить об них пророка, а тот стал говорить ему о царстве; и хотя он слышал об этом от пророка, но не стремился, а отказывался и отрицался, сказав: "кто я есть и какой дом отца моего" (1 Цар. 9:20-21)? И что же? Так как он злоупотреблял данной ему от Бога честью, то мог ли он этими словами своими избавиться от гнева Воцарившего его? Между тем он мог бы сказать обвинявшему его Самуилу: разве я сам стремился к царствованию? Разве я искал этой власти? Я желал вести жизнь частных людей, безмятежную и спокойную, а ты привлек меня к этому достоинству: оставаясь в уничиженном состоянии, я легко мог бы уклониться от преткновений; находясь в числе простых и незнатных людей, я не был бы послан на такое дело и Бог не поручил бы мне войны с амаликитянами; а без этого поручения я не совершил бы такого греха. Но все это слабо для оправдания и не только слабо, но и опасно и еще более воспламеняет гнев Божий. Кто почтен выше своего достоинства, тот не должен представлять в оправдание своих погрешностей величие этой чести, но великое о нем попечение Божье должен обращать в побуждение к большему преуспеянию в добре. Получивший высокое достоинство, и поэтому считающий дозволительным для себя грешить, делает не что иное, как старается представить человеколюбие Божье причиной грехов своих, что говорить всегда свойственно людям нечестивым и беспечно ведущим жизнь свою. Мы же не должны так думать и впадать в одинаковое с ними безумие, но во всем стараться по силам своим исполнять зависящее от нас самих и иметь и язык, и ум благоговейный. Слово о священстве, 4

Все эти свидетельства говорят о том, что нам не следует упрямо держаться за свои обещания, но нужно проверять их разумом и рассудком, потому что выбирать и предпочитать нужно то, что лучше, и именно к тому, что полезнее, нужно переходить без всякого колебания. Такое неоценимое суждение учит нас тому, что, хотя Богу исход всякого человека известен прежде его рождения, Он всё устраивает таким порядком, таким основанием и даже, можно сказать, таким человеческим чувством, что не силой Своей и не согласно Своему невыразимому предведению определяет всё и вся, но, исходя из деяний человека в определённое время, Он либо отвергает человека, либо приближает к Себе, либо ежедневно изливает на него благодать, либо отворачивается от него. Это показывает и избрание Саула. И хотя предведение Бога не могло не знать о его жалком конце, Он выбрал его и многих тысяч израильтян и помазал на царство. Поступая так, Он вознаграждал его за достойную жизнь в то время и вовсе не принимал во внимание грех его будущего преступления. И вот после того как он развратился, Бог, как будто, пожалел о Своём выборе, жалуясь, так сказать, человеческими словами и чувствами: Жалею, что поставил Я Саула царем¹, ибо он отвратился от Меня и слова Моего не исполнил. И опять же: Печалился Самуил о Сауле, потому что Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем (1 Цар. 15:35).

Что касается прежде всего Самуила, то само Писание предупредительно снимает с него всякую тень несправедливости или чрезмерной суровости по отношению к Саулу, когда многозначительно замечает, что Самуил ״опечалился“, выслушав определение суда Божия о злополучном царе. Это не лишний раз показывает также, что Самуил, объявляя некогда Саулу о предназначенной ему миссии, был уверен в исполнении Саулом своего поручения, что испытание, следовательно, не было свыше хорошо ведомых пророку сил царя, и что скорбь Самуила была естественным следствием этой неоправдавшейся его уверенности и сожаления к Саулу. Если так, то и суровость, которою растворены были последующия обличения пророка царю, отнюдь не была выражением затаеннаго недоброжелательства или излишне — гневнаго отношения к Саулу, а служила лишь показанием необычайной важности нарушения заповеди и пророчески пламенной ревности о посмеянной воле Иеговы. 1 Определение Божественнаго суда над преслушным царем, заставившее Самуила так опечалиться и взывать ко Господу о возстановлении падшаго 2 целую ночь, отвечало вполне тяжести и характеру преступления. Знаменательны слова откровения, бывшаго Самуилу по поводу этого преступления.. И было слово Господа к Самуилу такое: Я жалею, что поставил Я Саула царем; ибо он отвратился от Меня, и слова Моего не исполнил“. Свою перемену в отношении к Саулу, свое (человекообразно усвояемое) раскаяние в поставлении его царем, или — что тоже — нужду грознаго решительнаго суда над ним (ср. Быт. 6:6-7), Господь мотивирует во-первых тем, что Саул отвратился от Него и во-вторых что не исполнил Его воли. В этой раздельности для нас очевиднее глубина падения Саулова, и яснее самая его сущность. Имея в виду, что выражение ״отвратился от Меня“, по словоупотреблению св. Писания, означает совершенное удаление человека от Бога, совершенную непокорность Божественным установлениям и обетованиям (Чис. 14:43), уклонение в язычество (Втор. 7:4), и вообще все противополагаемое служению Божию (Елеонский), мы убеждаемся, насколько глубоко пал Саул. Падение это частнее характеризуется тем, что Саул ״не исполнил Божественной воли“, притом-сознательно, намеренно, а не по ошибке, могущей зависеть от неясности для него всей греховности его действий, и не по слабости пред сильными препятствиями к исполнению высшей воли 3. Каковы бы ни были побуждения 4 к пощаде Агага и лучшаго из добычи 5, поступок его оставался все равно проступком неисполнения точно выраженной воли Божией, — существеннаго нарушения и искажения ея, и, как таковой, свидетельствовал о направлении воли Саула, делавшем совершенно невозможным продолжение покровительственных отноше- ниии к нему Верховнаго Царя Израилева. 1 Скорбь пророка и молитва его к Богу о предотвращении того, чем была вызвана первая (т. е. скорбь), показывают, что осуждение Саула не только не вышло от Самуила, но встретило в нем, так сказать, противодействие, выразившееся в его ходатайстве“. (Елеонский). 2 Приходит в печаль Самуил, сокрушается о гибели осужденнаго высочайший пророк и всю ночь взывает ко Господу, усердными мольбами умоляет Божественное милосердие о возстановлении падшаго“. (Св. Григорий Великий). За такое же понимание смысла молитвы Самуила высказываются лучшие новейшие западные комментаторы, и между прочим Klostermann. Один из наших отечественных библеистов, проф. Богородский указывает предмет молитвы Самуила к том, чтобы Бог ״просветил“ пророка относительно того ״как нужно поступить“, и ״что предпринять против царя“, успевшаго сделаться сильным и не послушным. При таком понимании дела, однако, теряется должное соответствие между мыслью молитвы и смыслом полученнаго пророком откровения, которое, ясно выражая Божественную волю о Сауле, тем самым, очевидно, исключало всякую возможность затруднений и неведения пророка относительно того, что следовало ему предпринять против непослушнаго Саула. Мысль эта прекрасно обоснована, и правильное представление дела отлично установлено почтенным проф. Елеонским, в его лекциях 1888-9 гг. стр. 214—215. 3 Елеонский. 4 По мнению одних —красота и большой рост, произведшие впечатление на Саула (Флавий), по мнению других —надежда на большой выкуп (Михаелис), — третьих — уважение Саула к царскому сану вообще (Гесс), — четвертых —национальное и собственное тщеславие Саула, желавшаго иметь в пленном царе живой памятник победы (Богородский и Побединский-Платонов). Последнее мнение вероятнейшее: на стороне его Елеонский, ibid. 21s стр. 5 Относительно побуждений к сохранению лучшаго изл. добычи не остается сомнения, что Саул ложно ссылался на жертвоприношение. Это видно уже из того, что в числе сохраненнаго было все хорошее, что даже не могло быть и веществом жертвоприношения, напр. разные припасы и виноградники, — очевидно, сохраненные но корыстным целям. Самуил и Саул в их взаимных отношениях

О том, как должно разуметь сказанное в первой книге Царств: раскаяхся, яко помазах Саула в царя. Дерзость людей безбожных, не занимающихся чем должно и упражняющихся в худом, ничего Божественного не оставляет неоскорбленным. Посему, так как и ныне предложенный тебе ими вопрос есть произведение их бесплодия, то, оставив это, выслушай истину. Сказанное: раскаяхся, яко помазах Саула в царя, — не есть клевета на Божие предведение и показывает не Божие неведение (да не будет сего!), но избыток Божия милосердия и человеколюбия. Посему, поскольку Евреи, испросив себе царя и отвергшись Бога, достойны были наказания — впрочем, не такого, какому подверг их Саул, сделавшись царем — то Бог изъявляет сожаление и об Евреях, как потерпевших тяжкие бедствия, и о Сауле, как сделавшемся для них тягостным. Посему, вина падает на их произвол, а не на человеколюбие Исполнившего прошение.

жалею. См. ком. к ст. 29. он отвратился от Меня и слова Моего не исполнил. В данных словах следует видеть суровое осуждение Саула и отвержение его от царства. опечалился Самуил. Точнее: "разгневался Самуил". Хотя прямо в тексте об этом и не сказано, Самуил, судя по всему, не только разгневался на Саула за его последние неразумные поступки, но и глубоко огорчился. взывал к Господу целую ночь. Самуил взывал к Господу, горько сетуя на Саула, но также, возможно, и ходатайствуя пред Ним за недостойного царя. Очевидно, что отвержение Саула огорчало пророка (ст. 35; 16,1).

Ты неверно истолковываешь Его раскаяние, будто бы оно от какой перемены, или от непредведения, или от припоминания совершённого греха. Вот, Он говорит: Жалею, что поставил Я Саула царем. Словно бы Он раскаивался в этом, имея в виду какое- либо злодейство или преступление. Но не всегда так. И в делах добра возникает повод для раскаяния как упрёк или осуждение человека, оказавшегося неблагодарным за благодеяние. Как и в случае с Саулом: Творец, Который не совершил ошибку, выбирая его на царство и ниспосылая ему Духа Святого, избирал на то время лучшего, о котором сказано: подобного ему нет во всём народе (1 Цар. 10:24). Но и не было Богу неизвестно, чем это обернётся. Ведь никто не согласится с тобой, если станешь приписывать Богу неспособность предвидения: если не отрицаешь Бога, то принимаешь и Его способность предвидеть. Это свойство присуще Божеству. Но Он, как я сказал, раскаялся в избрании Саула, а поскольку в выборе этом нет ни ошибки, ни зла, то следует понимать раскаяние скорее как укоризну, а не как обвинение.

Ср. 1 Цар. 13:8-14. И опечалился Самуил и взывал ко Господу целую ночь, прося вразумить его относительно того, как он должен поступить теперь с Саулом.

Вопрос 32. Как должно разуметь сказанное: «раскаяхся, яко помазах Саула на царство» ? (1 Цар. 15:11) Неоднократно говорили мы, что раскаяние Божие есть изменение в Божием домостроительстве. Например: Бог повелел избрать на царство Саула по телесной его доброзрачности, но не потому, что Сам увеселяется телесным ростом (Он Творец и великорослых и малорослых), а в угождение народу, смотревшему на все только чувственными очами. А что Бог предпочитает часто малорослых великорослым и юных старцам, свидетель сему Закхей, который, мал будучи ростом, принял в дом свой Владыку; – свидетель Самуил, который, будучи юн, сподобился Богоявления; – свидетель Давид, предпочтенный братьям, которые были и больше и старше. Возжелав сего-то Давида поставить царем, и семени его сохранить царство, ради имевшего от него по плоти родиться Царя твари, и обращая слово к людям, Бог употребил человеческий образ речи, и сказал: раскаяхся, яко помазах Саула на царство. когда надлежало бы сказать: другому хочу отдать власть царскую, а Саула лишить владычества.